Римские игры
Шрифт:
Но всё это ни на йоту не приблизило Игнаточкина к разгадке страшной тайны, которая свалилась на него в эти до боли в зубах унылые, осенние дни. Была надежда, что кто-нибудь обратится с заявлением об исчезновении близкого человека. Но тщетно – похоже, несчастный не имел ни родственников, ни друзей. Убитый был «без вести пропавший», но наоборот, то есть, «без вести найденный», что намного обидней, согласись, читатель. Ведь первые обладают существенным преимуществом по сравнению со вторыми: во-первых, сохраняется надежда, что они еще могут найтись; во-вторых, они, в любом случае останутся носителями атрибутов вполне конкретной личности. А с такими, что получается? Часто бывает, так никто и не объявляется, чтобы пролить слезу о безвременно ушедшем. Поэтому, дело это, не успев начаться,
Справедливости ради надо заметить, Игнаточкин не располагал сведениями об одном эпизоде, случившемся поблизости от места, где произошло зачатие этого повествования. Будь он в курсе – неизвестно, каким путем развивались бы события.
Случилось это месяц или два назад.
Тот день ничем не отличался от других. У входа станции метрополитена, как обычно для таких мест, совершалась бойкая торговля всякой всячиной сомнительного происхождения. Повсюду царила суета.
У одного из киосков разгружалась, будто разрешалась от бремени, страдающая от ржавчины, как от тяжкого недуга, пожилая «газель». С каждым выгруженным ящиком ветхие пружины, кряхтя, приподнимали грузовичок на несколько миллиметров. Рядом вертелся молодой гастарбайтер с мудреным именем Абулькасим Ширази – парень подсоблял заведению «Шаурма Шехерезады», таская легко, словно воздушные шарики, сразу по нескольку ящиков. Касимка – так его здесь все называли, чтобы не сломать язык, – был настоящим красавцем. Происходил он, надо думать, из персидской части таджикского этноса. К тому же воины Александра Великого немало потрудились во времена великих походов на Согдиану и Бактрию над эллинизацией тамошнего населения. Недавно к нему в гости прикатила жена, черноокая красавица Малика, с животом внушительных размеров. Так что повод работать с воодушевлением у него имелся.
Тогда никто не обратил внимания на припаркованную неподалеку огромную, гангстерского вида черную машину.
И вот из нее нарисовался мафиозный тип с круглой мордой в черном кожаном пальто, шляпе и в темных очках. Ни дать, ни взять – Аль Капоне.
Дальнейшие события восстановили впоследствии по рассказу Федорыча, первую презентацию которого он устроил вечером того же дня для своих товарищей.
Рассказал он следующее.
Касимка продолжал таскать ящики, а гангстер стоял в отдалении, переговариваясь с кем-то по телефону. В ухе – наушник, но не сразу заметишь. Впечатление – говорит человек, как ненормальный, сам с собой. Вскоре он проследовал к грузовичку и, когда Касимка возвратился за очередной порцией товара, окликнул его. Федорыч находился в двух шагах и расслышал, как он назвал парня по трудно запоминаемому полному имени и показал какую-то книжечку. Какую, Федорыч не рассмотрел.
– Да, это я…, – испуганно ответил Касимка.
Да и как не струхнуть бедному парню в таком городе и в такое хреновое время.
– Паспорт у тебя есть? – продолжил гангстер.
– Имеется, гражданин начальник. Почему сразу нету? Он там в кафе. У меня все в порядке.
– Да ты не нервничай.
– Я не нервничаю, – нервно ответил Касимка. – Документы в порядке.
В этот момент Федорыч понял – не мент это. Не ведут себя так менты и в джипах просто так не ездят.
А Касимка сгонял за паспортом и отдает его – наивная душа – этому бандиту. Тот, даже не заглянув в документ, сует его в карман, и под локоток, вежливо так, Касимку:
– Придется проехаться, – говорит и к джипу парня подталкивает. – Да ты не бойся, мы ненадолго.
Федорыч заметил, что Касимка перепугался еще больше, побледнел и пошел, как привязанный, за гангстером к машине. Когда дверь приоткрылась, Федорыч успел заметить на заднем сидении еще двух типов в «коже». Двери захлопнулись, автомобиль взвизгнул шинами, взрявкнул всем табуном застоявшихся под необъятным капотом лошадей и, подняв легкий смерч из смеси окурков, оберток из-под жевательной резинки, пластиковых пакетов и прочей городской дряни, нырнул в стадо тысяч себе подобных.
А теперь главное. В том, выловленном из воды, Федорыч
Возвращаясь к случаю в заливе, остается добавить следующее. Один газетчик со звучным именем Эдуард Панфилов, осунувшийся от необременительной зарплаты и обременительных долгов, слил – разумеется, не за просто так – информацию о зловещей находке своему приятелю, тоже журналисту. Акция Эдика имела целью повышение уровня собственного благосостояния с очень низкого до низкого. «Хочешь жить – умей продать копеечную информацию за миллион!» – подвыпив, любил он поучать своих коллег.
Чего он не мог слить, так это случай с Касимкой. Правда, этот случай мог быть не связан с тем, в заливе. Мало ли что может примерещиться пьянице.
Так что оставим до поры забавных алкоголиков с их предводителем Федорычем; оставим несчастного убиенного, кем бы он ни был, дожидаться на ледяном цинковом столе в морге, покуда сердобольное государство не погребет его за казенный счет; оставим также старшего лейтенанта Игнаточкина разгадывать замысловатый ребус; оставим и Эдика Панфилова ломать голову над немаловажным для него вопросом: к кому бы сегодня сесть на хвост, чтобы бухнуть на халяву в каком-нибудь второсортном ресторане – в первосортные Эдика уже давно никто не приглашал, а сам он не обладал для этого достаточным финансовым ресурсом. Оставим всех и вся и с помощью волшебной силы воображения перенесемся…
Глава 2. Причина причин
…Перенесемся в самое сердце Москвы, в арбатские переулки, претерпевшие за последние годы основательные изменения, но пытающиеся из последних сил сохранить свой неподражаемый колорит и трудно передаваемый дух. Дух сей незабываем для любого, чей путь хоть когда-то, хоть ненадолго пролегал среди этих обветшалых и вместе с тем таких прекрасных, иногда эклектичных, а порой гармоничных, но чаще, сознаемся, нелепых зданий.
Вторые сутки, не переставая, лил дождь. Вода размывала асфальт, оставляла похожие на тени от сосулек языки на стенах зданий, растворяла газоны и детскую площадку, в центре которой сквозь расплывчатую пелену маячила островком в безбрежном океане одинокая песочница. В этот час из квартиры на последнем этаже у внушительных размеров окна старинной формы – еще из тех, что с деревянными переплетами, делавшими окна похожими на клетки для птиц, – за безысходностью, казалось, навсегда поселившейся в городе, наблюдала пара глаз. Глаза принадлежали Александру Филипповичу Максимову, по совпадению, тому самому журналисту, которому небезызвестный уже Эдик Панфилов слил случай с трупом в заливе.
Этот Максимов смотрел в окно и вспоминал, как звонил Алене в пасмурную, по-ноябрьски злую Москву.
– Что тебе привезти из Нью-Йорка, душа моя? – спрашивал он.
– Леди Либерти, – отвечала она в неповторимой, свойственной только ей, манере.
– Прекрасная мысль! – Его голос звучал серьезно. – Мы установим ее под окном. По утрам будешь любоваться ею, уничтожая свой любимый круассан с вишневым джемом.
– Тебе понравился Нью-Йорк? – спрашивала она.
– Город трех измерений…, в длину, ширину и высоту просматривается одинаково далеко.
Он привез ей Статую Свободы. Купил за десятку в Бэттери-парке у торговца, чернокожего верзилы. Когда вернулся, в Москве лежал снег. Они вместе водрузили ее на белоснежный сугроб, который сами же и сгребли.
Обитал Максимов в квартире, которая некогда отпочковалась от необъятной коммуналки и превратилась в одну из полудюжины отдельных, как часто происходило в лихие девяностые. Путем чрезвычайно запутанной обменной комбинаторики бывшие соседи остались в своих жилищах, но теперь уже на правах обладателей обособленных единиц недвижимости.