Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.
Шрифт:
Островский также сообщил, что в Москву в качестве посла приедет Шарль Альфан. Он входил в окружение Анатоля де Монзи, который в 1920-х годах пытался наладить отношения с СССР, но безуспешно. Альфан выступал в поддержку сближения с СССР. Про нового военного атташе полковника Мендраса также говорили, что у него просоветская позиция. Островский обедал с Мендрасом перед его отъездом в Москву. Он произвел на него хорошее впечатление. Мендрас преподавал артиллерию в Академии Генштаба.
Островский подметил, что новый атташе неплохо говорит по-русски и бывал в России до войны. По словам Кейроля, коллеги считали Мендраса русофилом. В 1919 году он представил отчет, выступив против военного вторжения Франции на территорию Южной России. Однако результата добиться не удалось. Мендрас производил впечатление «скромного, вдумчивого человека, взвешивающего каждое слово, очень сдержанного». Он много говорил о своем желании продвигать франко-советское сближение, «но без обычного французского пафоса и трескучих фраз». Островский написал письмо наркому обороны Ворошилову, в котором рассказал про обед с командным составом, и добавил легкомысленную приписку: «Если благополучно пройдет май — войны в Европе в этом году не будет» [334] .
334
М. С. Островский — К. Е. Ворошилову. 23 февраля 1933 г. // РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 432. Л. 61–64, опубл.: Вторая мировая война в архивных документах. 1933 г. URL:(дата обращения: 23.11.2023).
335
См. также: Vershinin A. «My Task Is to Get into the French Army»: Soviet Strategy and the Origins of Soviet-French Military Cooperation in the 1930s // Journal of Strategic Studies. Vol. 44. No. 5 (2020). P. 685–714; Guelton F Les relations militaires franco-sovietiques dans les annees Trente // La France et l’URSS dans l’Europe des annees 30 / M. Narinskii et al. Paris: Presses de l’Universite de Paris-Sorbonne, 2005. P. 61–72.
Сложно сказать, где больше сплетничали о политике и готовности начать диалог с советскими дипломатами — в Париже или других столицах, однако во Франции было много политиков и салонных завсегдатаев, которые были более чем открыты для общения. Для встречи хорошо подходил парижский отель «Лютеция», расположенный в VI округе.
Можно было услышать самые разные истории, например, о том, откуда сыскная полиция узнает всю «подноготную Кремля». Вероятно, от «народного комиссара, который часто приезжает в Париж». Во всяком случае так утверждал специалист по делам России, «некий Алек». Разумеется, это был не Литвинов, хотя порой он на самом деле довольно свободно общался с зарубежными дипломатами. Также ходило много сплетен о советской общине в Париже и всяких русских эмигрантах, которые распространял клерк префектуры полиции по фамилии Лажери, хорошо осведомленный обо всех делах. В Генштабе главным сторонником франко-советского сближения был генерал Вейган. Главным противником — генерал Анри Альбер Ниссель, ненавидящий Советскую Россию еще с самых первых дней большевистской революции. Масоны в высокопоставленных военных кругах и полиции играли роль информаторов и тайно следили за «реакционерами», такими как Вейган. Эти истории представляют сомнительную ценность для историка, но они были достаточно интересны, чтобы пересказать их в Москве [336] .
336
В. А. Соколин — Е. В. Рубинину. 26 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 56.
Пьер Кот также был надежным источником информации. Его имя часто использовалось в отчетах, которые отправлялись в Москву. В конце января он стал министром авиации в новом правительстве Даладье. В апреле Пьер Кот сообщил Довгалевскому, что хотел бы отправить в Москву военно-воздушного атташе [337] . В мае он снова связался с советским посольством, пытаясь улучшить франко-советские отношения в целом, а также обсудить (довольно опрометчиво) переговоры в Совете министров. Он был не первым и не последним министром, который решил так поступить. Как только военный атташе генерал Венцов прибыл в Париж, он сразу же встретился с генералом Гамеленом, который стал «напоминанием о франко-русском военном союзе». Гамелен увлекся. По словам Розенберга, правые начали меньше противиться сближению с СССР. Так, например, он упомянул бывшего министра финансов Поля Рейно и «одного из наиболее умных людей среди полит[ических] деятелей правых». Говорили, что даже Тардьё занял «более приличную позицию», хотя это еще надо было подтвердить [338] .
337
В. С. Довгалевский — М. М. Литвинову. 10 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 90. Д. 11. Л. 146–148.
338
М. И. Розенберг — М. М. Литвинову. 10 мая 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 71–73.
Марсель Израилевич Розенберг
Марсель Израилевич Розенберг родился в еврейской семье в Варшаве в 1896 году. Отец занимался торговлей, и семья жила довольно скромно. До 10 лет Марсель Израилевич говорил только по-польски. Он выучил русский, чтобы поступить в училище. Однако вскоре семья переехала в Кёнигсберг, и там Розенберг пошел учиться в местную гимназию. Когда ему исполнилось 17 лет, он снова переехал, на этот раз в Берлин, где жили его родственники — российские эмигранты. В Германии Розенберг заинтересовался марксизмом, прочитал внушительный труд Маркса «Капитал» и подружился в Берлине с немецкими социал-демократами. Весной следующего, 1914 года, молодой Розенберг отправился в Англию. Как он позднее утверждал, он поехал туда учить английский язык, чтобы проще было найти работу. Розенберг хорошо говорил на разных языках. На следующий год он опять переехал, на этот раз в Нью-Йорк, где начал работать переводчиком на оружейном предприятии, поставлявшем продукцию царскому правительству. Непонятно, как 19-летний Розенберг смог улизнуть от английских сержантов, рыскавших в поисках призывников. Он не мог устроиться на постоянную работу в Нью-Йорке и после Февральской революции 1917 года вернулся обратно в Россию.
Марсель
По своему происхождению Розенберг не был похож на типичного большевика-революционера, однако знание языков сослужило ему хорошую службу. И разве мог молодой человек с таким происхождением, как у Розенберга, сопротивляться зову революции? В 1918 году он вступил в партию большевиков, а в апреле вместе с советским дипломатом Адольфом Абрамовичем Иоффе вернулся в Берлин, где должен был возглавить пресс-службу в советском посольстве. Розенберг подружился с будущим главой внешней разведки поляком Вячеславом Рудольфовичем Менжинским, который взял его под крыло. Марсель Израилевич вернулся в Москву в 1920-х годах и занял должность личного секретаря наркома Чичерина. Позже он работал в советских посольствах в Европе, Турции и Афганистане, хотя ему еще не исполнилось даже 30 лет. В конце 1920-х годов Розенберг вернулся в Москву, так как НКИД поручил ему координацию деятельности разведки, и снова начал работать с Менжинским, возглавившим ОГПУ. На нескольких сохранившихся фотографиях Михаила Израилевича мы видим невысокого лысеющего мужчину с усами. Он был женат на скульпторше Марианне Емельяновне Ярославской. На самом деле Розенберг немного похож на Леже. В 1931 году в возрасте 35 лет он отправился в Париж, где занял должность первого секретаря посольства, и вскоре с головой погрузился в переговоры об улучшении франко-советских отношений. Через два года он, как и Островский, прекрасно ориентировался в парижском обществе.
Слухи о сближении Франции и СССР, воспоминания Гамелена о союзе между этими странами и высказывания Кота привлекли внимание Крестинского. Он подумал о том, что необходимо пойти на сближение. Вспомнив свой собственный опыт работы послом в Берлине, Крестинский посоветовал сделать так, чтобы отношения с французским военным руководством не были завязаны на одном лишь Венцове, но чтобы в переговорах также были задействованы Довгалевский и Розенберг. Однако он попросил вести себя осторожно и не брать на себя обязательств по военной поддержке в случае конфликта между Францией, ее союзниками и третьими странами. По словам Крестинского, «таких заявлений нужно избегать и потому, что они не соответствовали бы нашему действительному намерению и, потому, что будучи переданными немецким правительственным и военным кругам (а передавать их, и притом в искаженной форме, конечно, будут), они подорвали бы в значительной степени доверие к нам со стороны Германии» [339] . Шел май 1933 года, и Крестинский и советское правительство все еще думали о возможности сохранения «старой политики» по отношению к Германии. Однако флюгер колебался.
339
Н. Н. Крестинский — М. И. Розенбергу. 19 мая 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 94. Д. 64. Л. 6–8.
Будут ли сделаны шаги на пути к сближению с Францией?
Литвинов был недоволен тем, что сближение с Францией ограничилось заключением пакта о ненападении. Проблема была не во Франции, где постоянно появлялись сообщения в прессе от лица Эррио и других, а в СССР. Пресса вела себя сдержанно. «Мы теперь обдумываем некоторые конкретные манифестации сближения (о которых сообщим Вам позднее)», — писал Литвинов. К сожалению, в Палате депутатов «друзья» заговорили о довоенных долгах, что никак не могло помочь в текущей ситуации [340] . Политика начала меняться: и в Москве, и в Париже заскрипели шестеренки.
340
М. М. Литвинов — В. С. Довгалевскому. 17 мая 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 78–83.
Тем не менее у советской политики постепенно появлялся стимул к изменениям. Во-первых, советско-германские отношения развивались в нежелательном направлении, а во-вторых, Франция стремилась к укреплению связей. Альфан приехал в Москву в июне 1933 года. Он изо всех сил стремился к сближению и немного разбирался во франко-советских отношениях. Альфан активно участвовал в переговорах в 1920-х годах, а 1932 году был управляющим делами кабинета [341] главы правительства и министра иностранных дел Эррио. Он был достаточно квалифицирован, чтобы наладить отношения с Москвой. Не все чиновники МИД выступали против их улучшения.
341
Начальник канцелярии. — Примеч. ред.
5 июля Альфан встретился со Стомоняковым. Литвинов все еще находился за границей. Альфан обсудил разные темы: Польшу, Румынию, загнивающую французскую прессу. Но на самом деле ему хотелось поговорить про дальнейшее усиление франко-советского сближения. СССР должен играть более серьезную роль в международной политике. Альфан вспомнил первое выступление Литвинова в Женеве и «ироническое отношение к нему в аудитории». Но теперь времена изменились, и делегаты в Лиге Наций стали к нему прислушиваться. Важность СССР возросла и будет расти дальше. «Нормализация отношений с Францией — только начало. Нужно стремиться к согласию (антант) между Францией, СССР и Англией». Альфан даже привел в пример «Сердечное согласие» (Антанту), подписанное до Первой мировой войны. Помните, пока шел только июль 1933 года. Альфан полагал, что для улучшения франко-советских отношений необходимо исправить англо-советские отношения. Это было правдой. Литвинов только что уладил кризис «Метро-Виккерс».
Стомоняков записал в дневнике: «Так как разговор велся в очень дружественных тонах, я должен был, в меру осторожности, соглашаться в отдельных местах с Альфаном, а потом заметил, что, учитывая значение мелочей, нужно в то же время не упускать из виду различия режимов в СССР и Франции, из-за которого иногда невозможно здесь по какому-нибудь вопросу принять положительное решение, которое во Франции является само собой разумеющимся. И, прежде всего, — прибавил я, — отдавая должное мелочам, не следует упускать из виду больших интересов, которые связывают наши страны».