Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.

Джабара Карлей Майкл

чтобы выйти из тупика. Литвинов ответил, что это пока не обсуждалось, но нужно по крайней мере «устранить те причины, которые вызвали данный конфликт» [322] .

Литвинов в Берлине

Осенью все шло по-прежнему. Читатели, наверно, помнят, что эти события разворачивались в то время, когда шли польско-германские переговоры, и Антонов-Овсеенко продвигал политику сближения с Варшавой. Много всего происходило осенью 1933 года. В начале октября Литвинов отправил новые инструкции советскому посольству в Берлине, повторив то, что он сказал Твардовски. Литвинов также выступил категорически против встречи в конце октября Крестинского с Гитлером в Берлине. В особенности это неприемлемо, рассудил он, после того как Германия вышла из Лиги Наций и покинула Конференцию по разоружению. Оба эпизода произошли только что [323] . «Какое нам дело до Лиги Наций и почему мы должны произвести демонстрацию в честь оскорбленной Лиги и против оскорбившей ее Германии?» Сталин был циничен, как обычно, но потом он признал, что, возможно, не владеет всей необходимой информацией. Решение оставалось за Крестинским, но Политбюро поручило

Литвинову, который в этот момент направлялся в Вашингтон, чтобы обсудить восстановление дипломатических отношений США и СССР, остановиться в Берлине и встретиться с Нейратом или Гитлером, если он захочет. Советское правительство все еще склонялось к «восстановлению прежних отношений» [324] .

322

Встреча с Ф. фон Твардовски. Выдержка из дневника М. М. Литвинова. 26 сентября 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 89. Д. 4. Л. 134–137.

323

М. М. Литвинов — Л. М. Хинчуку. 4 октября 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 27. 62–64; М. М. Литвинов — Л. М. Хинчуку. 17 октября 1933 г. // Там же. Л. 67–68.

324

И. В. Сталин, М. И. Калинин — В. М. Молотову, Л. М. Кагановичу. 16 октября 1933 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 388–389; Выдержка из протокола Политбюро № Р148/82-опр. 25 октября 1933 г. // СССР — Германия. 1933–1941. С. 77.

Литвинов встретился с Нейратом в Берлине. Переговоры продлились полчаса. Они уладили спор из-за журналистов, но серьезный разговор о советско-германских отношениях не состоялся.

Снова, как и во время встреч с Дирксеном, была затронута тема отношений с Польшей и Францией. «Я отметил, — писал Литвинов в своем дневнике, — что мы так же, как и Германия, будем стремиться к дальнейшему сближению с этими двумя странами. Я в шутку добавил, что наше расположение к Франции и Польше будет повышаться по мере роста любви Германии к ним. Нейрат ответил, что он не возражает против такого рода “конкуренции”». Но если серьезно, то как могла получасовая встреча решить проблему советско-немецких отношений? Нейрат пожелал Литвинову удачи в США [325] . Как оказалось, успешное завершение дела, по которому Литвинов ездил в Вашингтон, повлияло на советскую политику по отношению к Германии. В Москве Дирксен наносил прощальные визиты в НКИД и повторял все то, что уже много раз было сказано. Крестинский написал в дневнике, что он вежливо его слушал, но в привычной для СССР манере предпочитал не отвечать [326] . Какой в этом был смысл?

325

Беседа с К. фон Нейратом. Выдержка из дневника М. М. Литвинова. 28 октября 1933 г. // СССР — Германия, 1933–1941. С. 78–80.

326

Встреча с германским послом Г. фон Дирксеном. Выдержка из дневника Н. Н. Крестинского. 28 октября и 1 ноября 1933 г. // АВПРФ. Ф. 082. Оп. 17. П. 77. Д. 1. Л. 347–343.

ГЛАВА V

«КУЙ ЖЕЛЕЗО, ПОКА ГОРЯЧО»: УКРЕПЛЕНИЕ ОТНОШЕНИЙ С ФРАНЦИЕЙ

1933 ГОД

Пока шли переговоры с Германией и Польшей, советские дипломаты активно работали в Париже. Вначале казалось, что в укреплении франко-советских отношений больше заинтересованы французы, чем СССР. Шел январь 1933 года. Советское посольство чувствовало французский интерес. Пьер Кот, молодой представитель партии радикалов и заместитель министра авиации, предложил помощь в решении различных вопросов, которые возникали во время работы с МИД Франции [327] .

327

М. И. Розенберг — Н. Н. Крестинскому. 1 января 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 2–4.

Обмен военными атташе

«Надо ковать железо, пока горячо», — рекомендовал Довгалевский, чтобы не упустить удобную конъюнктуру «для завязывания прямой и серьезной связи с французским воен[ным] ведом[ством] и Генеральным штабом и военной промышленностью». Он предложил двигаться вперед по вопросам обмена военными и морскими атташе. Французы не хотели проявлять инициативу, так как считали, что это станет для них публичным унижением. «Мне удалось в частном разговоре заинтересовать этим вопросом… Пьера Кота, без того, чтобы я сам выказывал интерес к нему (подробнее вам расскажет тов[арищ] Розенберг)». Довгалевский попросил разрешить ему «неофициально затронуть вопрос» в разговоре с МИД Франции. Он полагал, что это можно сделать, не рискуя потерять лицо («наш престиж»), и получил отказ. Как трогательно: просто двое юных влюбленных, робеющих сделать первый шаг! Больше никаких банальных расшаркиваний! Довгалевский попросил немедленно прислать ему указания [328] . Однако это была излишняя предосторожность, так как посол Дежан уже в ноябре 1932 года рекомендовал назвать имя военного атташе. В феврале французское и советское правительства договорились: полковник Эдмон Мендрас едет в Москву, а комдив Семен Иванович Венцов — в Париж [329] .

328

В. С. Довгалевский — Н. Н. Крестинскому. 9 января 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 8-10.

329

Leger to Dejean. No. 33. 15 Feb. 1933. MAE, Bureau du chiffre, telegrammes au depart de Moscou, 1933–1934; Dejean. No. 20. 21 Feb. 1933. MAE, Bureau du chiffre, telegrammes a l’arrivee de Moscou, 1933–1934.

Дела пошли быстрее, когда 30 января Гитлер стал канцлером. Пора было выкидывать тусклый светильник. «Приход к власти Гитлера, как иначе быть не могло, — считал советский временный поверенный Розенберг, — усилил здесь настроение сдержанной тревоги» [330] .

Крестинский относился к этому скептически. По его мнению, «маневр временного характера», продиктованный событиями в Германии или еще где-то, облегчал наш ответ им. «Мы его делаем, — писал Крестинский, — так как советофильские выступления во Франции льют до известной степени воду и на нашу мельницу» [331] .

330

М. И. Розенберг — Н. Н. Крестинскому. 11 февраля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 30–32.

331

Н. Н. Крестинский — В. С. Довгалевскому. 19 февраля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 38–39.

Розенберг не знал, что думать. Сложилась «интересная ситуация»: французский Генеральный штаб хотел тесно сотрудничать с верховным командованием СССР. По мнению Розенберга, подобный расклад назревал несколько месяцев, но начальник Генштаба генерал Морис Гамелен был против. Розенберг был потрясен, так как велись разговоры о возрождении военного союза и даже о выдаче кредита. Он отмечал, что «более ярые сторонники сближения с нами» в Генштабе говорили и о том, и о другом. «Я Вам сигнализирую все это, так как эти настроения, повторяю, характеризуют политическую атмосферу Парижа, ими болеет Эррио». Франция была обеспокоена. Она ощущала свою изоляцию и искала выход. «Вреда от этого всего по-моему нет, поэтому мне сдается, можно выждать дальнейшей кристаллизации всех этих разговоров, не поощряя их прямо, но и не обливая ретивых французов ушатами рационалистической жидкости» [332] .

332

М. И. Розенберг — М. М. Литвинову. 25 февраля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 40–41.

Крестинский полагал, что это всего лишь «маневр», но Розенберг, опасавшийся упустить такую возможность, думал, что дело не только в этом.

«Вы склонны считать происшедшую перемену в здешних настроениях как большой маневр. Большой маневр — это тоже неплохо, если он находится в соответствии с теми маневрами, в которых мы сами нуждаемся в настоящее время. Я лично склонен, однако, считать, что мы имеем дело с известным поворотом во французской политике, поворотом, за основательность которого, конечно, трудно поручиться, но все-таки с поворотом. Об известном сдвиге в настроениях можно было говорить и до прихода к власти Гитлера, но последнее событие придало этим настроениям более определенную форму и направление».

В парижской ежедневной газете «Ле Журналь» вышла статья, в которой утверждалось, что «в воздухе витает франко-советский военный союз». Розенберг писал: «Маневр или поворот, — но несомненно большое давление за “сближение” с нами в последнее время исходит от Генштаба» [333] .

Михаил Семенович Островский

Слова Розенберга подтвердил его коллега, живущий в Париже, — Михаил Семенович Островский, возглавлявший «Союзнефтеэкс-порт» во Франции (советский нефтяной синдикат). Островский будет играть важную роль в этой книге, особенно после того, как его назначат полпредом в Бухаресте в 1934 году. Он был франкофилом и свободно говорил по-французски. Он даже любил вставлять французские обороты в свои отчеты, которые он отправлял в Москву. Как и Розенберг, Островский хорошо ладил со своими французскими

333

М. И. Розенберг — Н. Н. Крестинскому. 25 февраля 1933 г. // Там же. Л. 43–45.

коллегами, что помогало улучшать отношения между Францией и СССР. Учитывая его обязанности, он был тесно связан с Министерством обороны и «Компани франсез де петроль», а в особенности с полковником Жаном де Латром де Тассиньи и вице-президентом компании Робером Кейролем.

Французский министр авиации П. Кот. 1933 год

По словам Островского, де Латр («мой полковник», как он любил его называть) был серым кардиналом генерала Максима Вейгана, вице-президента Высшего военного совета. Эта должность считалась очень высокой в военной структуре. У Островского сложились близкие отношения с де Латром, так как он пытался укрепить франко-советские связи. С Кейролем он сблизился для этих же целей. В итоге смог, например, получить тайную информацию о ссоре, которую затеял новый министр авиации Пьер Кот, выступивший в Женеве с противоречивым докладом о европейской безопасности. Вейган в знак протеста подал в отставку, но председатель Совета министров Даладье отказался ее принять. Тогда Вейган пошел к президенту республики Альберу Лебрену, который попросил его забрать прошение и держать себя в руках. Подождите до лучших времен, сказал Лебрен, скоро они настанут. «Готовьтесь к великим событиям, но пока сохраняйте спокойствие и держите армию наготове». Де Латр полагал, что Вейган не справился и «собирается уйти», так как «устал от этих политиканов».

По отчетам Розенберга и Островского видно, что настроение в Париже менялось даже на уровне Министерства обороны. Вейган отправил де Латра встретиться с Эмилем Буре, работавшим в ежедневной парижской газете «Ордр». Она принадлежала влиятельной группе руководителей черной металлургии. Генштаб хотел, чтобы «Ордр» изменила свой враждебный настрой по отношению к СССР, и Буре стал работать над этим заданием. Вы видите, как обстояли дела в Париже. Еще один журналист, некий Пьер Доминик, опубликовал гадкую статейку о СССР в радикальной социалистической газете «Републик». Де Латр вызвал его на ковер. Журналисту было велено изменить подход, или (как сказали Островскому) будут опубликованы документы, которые связывают Доминика с «кошельком» итальянского посла в Париже. «Я должен, — сказал Кейроль, — обратить Генштаб и наших политиков в просоветскую веру. Я считаю, что на данном этапе выполнил это задание и неплохо справился». Следующим шагом, по мнению Островского, были большие банки — их необходимо было обработать. «Начинаю я с [Горация. — М. К.] Финали, председателя Парижско-нидерландского банка («Банк де Пари э де Пеи-Ба»), самого антисоветского банка в Париже». Это должно быть проще, чем обработать Генштаб и политиков, хвастался Островский. Дело было в начале 1933 года. Внешнеполитический флюгер дрожал и менял направление.