Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.
Шрифт:
Было 4 февраля, воскресенье, и парижская пресса забавлялась, рассказывая про последние изменения в правящих кругах. Журналисты явно хотели повеселить французов, которые читали утренние газеты за завтраком. В этот день Даладье выпустил коммюнике, в котором сообщил, что новое правительство планирует разобраться в деле Ставиского. Одно дело потешаться над правительством, а другое — читать про то, как многочисленные правые организации призвали своих членов выходить на улицы.
Во вторник днем, 6 февраля, Палата депутатов вынесла вотум доверия новому правительству. А в это время правые и присоединившиеся к ним недовольные собрались на площади Согласия напротив Национального собрания, расположенного на другом берегу Сены. Они собирались устроить там настоящий кошмар. Палата депутатов тоже превратилась в ужасное место, так как по крайней мере дважды ее члены чуть не подрались. Пришлось вмешаться приставам, чтобы предотвратить кровопролитие. Коммунисты и их союзники (их было около 20) пели «Интернационал», а более многочисленные правые — «Марсельезу». Снаружи на площади началась настоящая война. Один присутствовавший там американский журналист Уильям
443
Shirer W L. Berlin Diary: The Journal of a Foreign Correspondent, 1934–1941. New York: Knopf, 1941. P. 6–9 (entry of 7 Feb. 1934).
На следующий день Даладье ушел в отставку. Его правительство продержалось неделю. Был собран новый кабинет, который возглавил бывший президент, 70-летний «папа» Думерг. В него вошли бывшие премьер-министры и руководители партий. Правительство состояло из правоцентристов. Даладье и Поль-Бонкура там не было. А также не было Кота, зато вернулся левый Эррио в качестве министра без портфеля, а уравновешивал его правый Андре Тардьё, враг Литвинова, который так его беспокоил. Министром иностранных дел стал Луи Барту — старый националист-консерватор. Литвинов наблюдал за происходящим в Париже из Москвы и наверняка размышлял о том, не пришел ли конец сближению с Францией. Нарком и Барту помнили друг друга по Генуэзской конференции, состоявшейся в 1922 году [444] .
444
Carley M. J. Silent Conflict. P. 55–65.
Через несколько дней в отчете для нового полпреда в Вашингтоне Александра Антоновича Трояновского Литвиновым была упомянута «намечающаяся фашизация Франции», которая может привести к «новым изменениям, хотя, может быть, и не очень резким, в наших взаимоотношениях» с Парижем [445] . В этом была проблема отношений с Францией — взлеты сменялись падениями. Стоило надеяться на лучшее, но готовиться к худшему.
«Пока нам не приходится вносить коррективы в наши последние прогнозы, в частности в отношении жизнеспособности нынешнего правительства», — писал Розенберг в отчете НКИД. Если не будет ухудшений финансовой ситуации и новых скандалов, компрометирующих членов нынешнего правительства, кабинет может продержаться до лета, а возможно, даже дольше. То есть полгода, но кто мог знать наверняка? Полгода — это неплохо. Розенберг продолжал делиться наблюдениями:
445
М. М. Литвинов — А. А. Трояновскому. 10 февраля 1934 г. // Советско-американские отношения (далее — САО), 1934–1939 / авт. — сост. Б. И. Жиляев. М., 2003. С. 27–28.
«Парижская атмосфера характеризуется тем, что, за немногими исключениями, наиболее видные политические деятели как справа, так и слева, прямо или косвенно скомпрометированы делом Ставиского, этого талантливейшего господина, который всю свою авантюристическую карьеру пытался “обезопасить” путем вовлечения в свою сеть виднейших представителей парламента, правительства, суда, печати, уже не говоря о полиции. Характерно сделанное в разговоре со мною замечание одного бывшего министра, что один тот факт, что он был членом правительства, в нынешней парижской атмосфере превращает его в какую-то подозрительную личность, причем это говорил человек из наименее подмоченных во всех скандальных аферах».
Это уже было плохо, но затем Розенберг заговорил про фашизм во Франции. Он упомянул Анатоля де Монзи, который в 1920-х годах выступал за франко-советское сближение. «Такие люди, как де Монзи, которые сами восхваляли фашизм, теперь содрогаются при мысли о той участи, которую им готовят военно-фашистские банды, причем де Монзи, как и многие другие, желая воздействовать на нас, чтобы мы добились изменения тактики компартии, предвещает, что французские фашисты немедленно заключат союз с Гитлером. Из всех моих собеседников только Альбер Мило, ген[еральный] секретарь Радикальной партии и пламенный французский патриот, убеждал меня в том, что и французские фашисты останутся противниками Германии».
Может, так и было до событий на площади Согласия, но вряд ли это стало возможно после них. «У меня перебывало немало людей, заклинающих нас доказать “Москве” зловредность тактики компартии, которая, де-мол, отвергая совместные действия с социал-демократией, способствует успеху фашизма… Выдерживая эту осаду, мы, конечно, объясняем этим людям, что они обращаются не по адресу и т. п.». Розенберг не мог похвастаться хорошими новостями о Радикальной партии, которая ранее была оплотом поддержки франко-советского сближения. Казалось, что партия распадалась, не было лидеров, сохранявших авторитет. Эррио не был исключением, о нем говорили, что он сдался [446] .
446
М. И. Розенберг — Н. Н. Крестинскому. 10 марта 1934 г. // РГАСПИ.
Учитывая, что Москва всего несколько месяцев назад сменила политический курс в пользу Франции, отчет Розенберга точно не мог никого порадовать. Его посчитали достаточно важным, чтобы отправить Сталину, который подчеркнул в нем важные абзацы, в том числе описание политики французских коммунистов по отношению к «социальной демократии». Ее отменили в июле по просьбе французских коммунистов, когда коммунисты и социалисты решили выступить единым фронтом для противодействия фашизму во Франции. Это стало первым шагом на пути к организации Народного фронта в 1935 году, когда к коалиции присоединилась партия Радикал-социалистов, чтобы принять участие в борьбе на парламентских выборах в следующем году. Пойдут ли все эти изменения на пользу франко-советскому сближению, мы узнаем позже.
ГЛАВА VII
«ШАГ ВПЕРЕД И ДВА НАЗАД»: ВЗЛЕТЫ И ПАДЕНИЯ В СОВЕТСКИХ ОТНОШЕНИЯХ С ЗАПАДОМ
1934 ГОД
Оценка ущерба
Мятежи, а точнее неудавшийся государственный переворот на площади Согласия, не могли не всплыть в разговорах между советскими и французскими дипломатами. Через неделю после формирования правительства Думерга Стомоняков встретил Альфана на дипломатическом приеме и ужине, организованном в честь польского министра иностранных дел Бека. Между ними состоялся разговор. «Он [Альфан. — М. К.] пригласил меня сесть <…> в сторонке на диване, и мы имели довольно интересную беседу», — писал Стомоняков. Они обсудили разные темы, а самое главное, французскую внутреннюю политику и влияние на внешнюю политику. Альфан сказал, что вряд ли французская политика изменится, но Стомоняков сомневался, поскольку министрами стали Тардьё и Барту. «Они еще более антигерманские [чем антисоветские. — М. К.]», — ответил Альфан. Думерг ранее в радиообращении высказался в пользу сближения. Стомоняков спросил о французском договоре с Германией. Многие люди в окружении Тардьё высказывались в его поддержку. Однако Альфан сказал, что это невозможно, учитывая, что министр иностранных дел — Барту. Стомоняков уточнил насчет Генштаба: ведь в нем были те, кто выступали против сближения с СССР, и те, кто был за соглашение с Германией. «Это верно, — ответил Альфан, — но они не решают дела, и Вейган настроен “неплохо” в отношении СССР». В окружении Вейгана, по секрету добавил посол, были те, кто сыграл большую роль в его назначении в Москву. Эти вопросы возникали постоянно, пока в Париже главенствовал Поль-Бонкур.
Затем Альфан пожаловался на «малые дела», такие как задержка отправки французской военной-морской миссии в Москву. В Париже тоже все двигается медленно, ответил Стомоняков и сослался на жалобы Довгалевского на Поль-Бонкура. Это было не совсем справедливо, и Альфан эмоционально ответил, что, честно говоря, бюрократический аппарат правительства и заинтересованные лица за его пределами сопротивляется сближению. С одной стороны, «наши капиталисты вас боятся». С другой, что не менее важно, правительство опасается советско-японской войны. Из-за слишком дружеских отношений с СССР Япония может захватить французские колониальные владения в Индокитае. У Франции нет способа их защитить. В связи с этим Альфан упомянул Леже. Другие, например Альбер Сарро, боялись распространения коммунизма в Индокитае [447] .
447
Запись беседы Б. С. Стомонякова с Ш. Альфаном. 13 февраля 1934 г. // ДВП. Т. XVII. С. 140–142.
Альфан мог бы также упомянуть сотрудников МИД. В начале января 1934 года Леже сказал, что Франция будет тщательно изучать вопрос вступления СССР в Лигу Наций и договор о взаимопомощи. Лига не была в приоритете. Главным способом укрепить франко-советские отношения был договор о взаимопомощи. Это «исследование» распространялось в январе политическим отделом МИД Франции. Его возглавлял Поль Баржетон, который выступал против сближения с Москвой. В отчете представлены юридические аргументы против взаимопомощи, то есть те же, что использовались против Локарнских договоров. Соглашение о взаимопомощи, которое Франция предлагала СССР, отменялось одним предложением. «Несомненно, по ошибке было сказано, что господин Поль-Бонкур предвидел подписание конвенции о взаимопомощи, в которую входила Франция». В отчете не уточняется, кто именно говорил такое про Поль-Бонкура, хотя, если почитать советскую корреспонденцию, становится понятно, что это наверняка был Литвинов. Далее говорилось, что «Рейнский пакт едва ли позволил бы нам [Франции. — М. К.] (не больше, кстати, чем Бельгии) оказать непосредственную помощь России». Кроме того, проблему представляла Япония. «Политическая обстановка во Франции» этого бы не позволила [448] . Разумеется, обстановку во Франции должны были оценивать политики, а не служащие МИД. А по сути, этот документ, датированный 26 января (на следующий день рухнуло правительство Шотана), убил на корню идею того, что было самым важным для советского правительства: договор о подлинной взаимопомощи для борьбы с гитлеровской Германией и Японией. Эту тему Литвинов и Рузвельт обсуждали в Вашингтоне. Видимо, служащие МИД добрались и до Поль-Бонкура, учитывая, как он в конце декабря начал отступать в разговоре с Довгалевским.
448
Note de la Direction politique, Observations sur la communication de l’ambassadeur de l’U.R.S.S., confidentiel. 26 Jan. 1934. DDF, 1re, V, 535–542.