Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.
Шрифт:
Стомоняков: «Ну а то, что в пьесе показаны в очень неблагоприятном свете французские военные?»
Лукасевич (с удивлением): «Ну так что же из этого?»
Стомоняков: «Ну, вы союзники. Может быть, это [пьеса] вызовет недовольство? Может быть, кто-нибудь обидится?»
Лукасевич (сильно оживившись, сначала как бы запнулся, потом выпалил с большим чувством): «Ну, этим [спектаклем] вы в Варшаве доставите только удовольствие» [435] .
Читатели оценят иронию в этих словах. Полякам надоели высокомерные французы, а СССР, пострадавший от Франции, теперь собирался укрепить с ней отношения. Неужели это был тот редкий случай, когда СССР и Польша могли посочувствовать друг другу?
435
Встреча с польским посланником Ю. Лукасевичем. Выдержка из дневника Б. С. Стомонякова. 26 февраля 1934 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 14. П. 99. Д. 61. Л. 37–44.
Пока что поляки все еще не дали ответа на предложение Литвинова расширить советско-польский пакт о ненападении. Прошел месяц после приезда Бека в Москву. Была середина марта. Невольно возникает вопрос, стоило ли дело того, чтобы из-за него так
436
Б. С. Стомоняков — В. А. Антонову-Овсеенко. 19 марта 1934 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 14. П. 99. Д. 61. Л. 47–50.
Литвинов сообщил Сталину, что из Варшавы приходят не очень хорошие новости, а точнее слухи, о продлении пакта о ненападении.
Лукасевича отозвали в Варшаву, но он должен был вернуться через несколько дней. А неофициально говорили, что Польша ответит так же, как и другие Прибалтийские страны, которым НКИД сделал такое же предложение. «Я не считал бы удобным, — писал Литвинов, — чтобы наши отношения с Прибалтикой налаживались по указке Польши» [437] .
437
М. М. Литвинов — И. В. Сталину. 17 марта 1934 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 14. П. 103. Д. 117. Л. 43–45.
В конце марта Литвинов наконец получил официальный ответ от польского правительства, в котором оно отказалось от продления пакта на 10 лет, но предложило пересматривать его каждые два года. Казалось, это был тривиальный спор, однако не совсем. Литвинов понимал, что Польша затеяла игру и хочет иметь выбор на случай советско-японской войны. Хотя нарком был циником и реалистом, но все же была в нем некоторая наивность. Как будто пакт о ненападении мог бы помешать Польше атаковать СССР в критический момент. Литвинов сообщил Сталину, что Польша хотела бы иметь возможность прекратить действие пакта в 1935 году. Нарком решил отплатить той же монетой и рекомендовал не давать ответа Лукасевичу, пока все правительства Прибалтики не отреагируют на советские предложения. По всем признакам они должны были согласиться на продление, что окажет давление на поляков. Политбюро одобрило рекомендацию Литвинова на следующий день [438] . Нарком поймал поляков на приманку. В конце марта все четыре Прибалтийские страны, включая даже Финляндию, приняли предложение СССР. Бек долго мешкал, но в итоге польский пакт о ненападении был так же продлен на 10 лет. Не слишком большой выигрыш для советской дипломатии, но из-за плохих отношений с Варшавой переговоры могли буксовать из-за пустяков.
438
М. М. Литвинов — И. В. Сталину. 26 марта 1934 г. // СПО. Т. III. С. 225–226; Протокол Политбюро № 4. 29 марта 1934 г. // Кен О. Н., Рупасов А. И. Политбюро ЦК ВКП (б) и отношения СССР с западными соседними государствами. Ч. 1. С. 432.
Яков Христофорович Давтян
Политбюро также одобрило статус посольства для польской миссии, и, таким образом, Лукасевич стал послом. Это была одна из идей Антонова-Овсеенко, но его уже отозвали. НКИД попросил Польшу принять нового советского посла. Им стал Яков Христофорович Давтян, который тогда работал полпредом в Афинах. Как и многие его коллеги, Давтян знал несколько языков. Он говорил по-французски, по-немецки и немного по-английски [439] . Он родился в 1888 году в Азербайджане. Его отец был армянином и занимался торговлей. Жила семья скромно, но тем не менее у них хватило средств отправить сына учиться в гимназию в Тбилиси. Давтян был «старым большевиков», он вступил в партию в 1905 году, когда ему было 18 лет. В 1907 году он переехал в Санкт-Петербург (тогда ему исполнилось всего лишь 19), где участвовал в партийной работе большевиков, пока его не арестовала царская полиция. В следующем году он эмигрировал в Бельгию, где окончил университет и получил диплом инженера. Однако Давтян продолжил работать на партию. В начале Первой мировой войны он не захотел (или не смог) бежать из Бельгии, и в 1915 году его арестовали немецкие оккупационные власти. Он много раз пытался бежать и побывал в разных лагерях для интернированных.
439
Встреча Н. Н. Крестинского с польским посланником Ю. Лукасевичем. 27 марта 1934 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 14. П. 99. Д. 61. Л. 51–52.
Советский посол в Польше Я. Х. Давтян. Середина 1930-х годов
Наверно, Давтян был довольно смелым. На ранних фотографиях мы видим молодого человека с копной черных волос, аккуратными усами и тщательно подстриженными бакенбардами. Позднее Давтян пополнел, но сохранил густые темные волосы и усы. После подписания Брестского мира полпред в Берлине Иоффе добился его освобождения. Давтян вернулся в Россию летом 1918 года. Он был
Инструкции Стомонякова
Стомоняков порекомендовал Давтяну продлить пакт о ненападении, который был подписан в Москве 5 мая. Он писал, что поляки пытаются использовать новое соглашение и превратить его в знак того, что СССР оставляет соседнюю Литву в изоляции и бросает ее на произвол судьбы, отдавая Польше и Германии, которые присматриваются к ее территориям. Стомоняков велел Давтяну переломить эту польскую линию в разговорах с журналистами и дипломатами. Но вот что было главным: «Продление пакта [о ненападении. — М. К.], при всей значимости этого акта, все же не может изменить того положения, что советско-польское сближение на данном этапе можно считать в основном законченным. Все говорит за то, что Пилсудский не желает идти на дальнейшее сближение с СССР. Мы будем, конечно, и впредь, как и до сих пор, стремиться планомерно и систематически к расширению связей во всех областях, но должны при этом учитывать указанные перспективы». Тем не менее Стомоняков подчеркнул, что польские правительственные элиты не полностью поддерживают Пилсудского. Некоторые влиятельные поляки полагали, что защитить безопасность Польши можно, только сотрудничая с Францией и СССР в их борьбе с Германией [440] . Возникает вопрос, как он пришел к такому выводу, ведь в отличие от Парижа и Лондона оппозиционеры курсу правительства нечасто имели связи в советском посольстве в Варшаве.
440
Б. С. Стомоняков — Я. Х. Давтяну. 5 мая 1934 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 14. П. 99. Д. 61. Л. 65–68.
Через неделю Литвинов отправил информационный документ Сталину, в котором в основном повторялось то, что Стомоняков написал Давтяну. Он на удивление положительно оценивал ситуацию в Польше с учетом обстоятельств. «Крупнейшим реальным результатом нашей политики сближения за последние два года был несомненный перелом в отношении польской общественности к СССР. Интерес к сближению с СССР в Польше несравненно более велик, чем к сближению с Германией. Это относится особенно к нашим достижениям на культурном и хозяйственном фронтах». Нам нельзя терять момент и нужно воспользоваться текущей ситуацией, утверждал Литвинов. Он предложил Сталину подробную программу во всех сферах для укрепления советско-польских связей [441] . Забавно, что и Франция, и СССР хотели перетащить Польшу на свою сторону. Могли ли эти усилия сломить сопротивление Пилсудского и его окружения? Или, если говорить более цинично, могли ли поляки перестать быть поляками, чтобы укрепить безопасность своей страны?
441
М. М. Литвинов — [И. В. Сталину]. 13 мая 1934 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 14. П. 99. Д. 61. Л. 69–72.
Небольшой скандал привел к попытке государственного переворота
Пока НКИД пытался продвигать политику сближения с Польшей, дела во Франции принимали серьезный оборот. Публичные высказывания Сталина в январе на тему «зигзагов» вызвали возмущение поляков, однако, когда он заговорил о политической нестабильности во Франции, это не встретило никакого сопротивления, и оказалось, что он прав. В Третьей республике вот-вот должен был разверзнуться ад. Возможно, читатели не знают, но в то время это была Франция, в которой «абсолютно честные люди были в хороших отношениях с достаточно честными людьми, которые были в хороших отношениях с сомнительными людьми, которые были в хороших отношениях с презренными мошенниками». 25 января, накануне речи Сталина и ухода в отставку министра юстиции, Довгалевский отправил телеграмму Литвинову, в которой сообщил, что ни Поль-Бонкур, ни Леже к нему не заходили и не обсуждали с ним Лигу Наций или «взаимную оборону». «Я занимаю выжидательную позицию, — писал он, — ибо я не хочу, чтобы вопрос повернулся так, будто мы заинтересованы больше, чем французы». Поль-Бон-кур медлил: «Медлительность Поль-Бонкура следует, несомненно, приписать его нерешительности, являющейся отражением борьбы во Франции и даже в самом кабинете двух доктрин: просоветской и прогерманской». Это объяснялось более серьезными проблемами, чем просто противостояние между Эррио и Даладье [442] .
442
В. С. Довгалевский — М. М. Литвинову. 25 января 1934 г. // ДВП. Т. XVII. С. 70–71.
В шифрограмме Литвинову Довгалевский не упомянул правительственный кризис, из-за которого должен был рухнуть кабинет. Возможно, он говорил об этом в другом письме. Сложно забыть такой важный момент. Утром 30 января премьер-министром стал Даладье. У него не было времени на отношения с Москвой. Нужно было разбираться со скандалом, связанным со Стависким, или его правительству пришел бы конец. «Немного водевиля» — так называл один историк усилия Даладье. 3 февраля, через три дня после формирования правительства, в отставку ушли два правых министра. Они были не согласны с увольнением единомышленника — префекта парижской полиции Жана Шиаппа. Его уволили, потому что он оказал услугу радикальному политику и не заметил пропажу одной папки в деле о предполагаемом мошенничестве Ставиского. В политике всегда приходится идти на компромисс, особенно если речь идет о Париже в межвоенные годы. Очевидно, Даладье уволил Шиаппа, чтобы хоть как-то порадовать социалистов. Еще интереснее то, что, уволив Поль-Бонкура с поста министра иностранных дел, Даладье тут же взял его обратно в качестве военного министра, чтобы заменить одного из правых коллег, покинувших свой пост накануне. «Мне сейчас больше нужны левые, чем правые», — вероятно, подумал Даладье. Он всегда так делал. В конце концов в политике не стоит крупно ссориться с врагом, ведь наутро может оказаться, что нужно превратить его в своего союзника. Это правило было особенно важно для Франции, где правительства менялись в среднем каждые три-четыре месяца. Если бы потенциальные министры слишком долго обижались, не получилось бы собрать новый кабинет. Таким образом, Поль-Бонкур вернулся, но это не особенно помогло новому правительству.