Робеспьер. В поисках истины

Гальдемар Анж

— Это убийцу-то?!

— Не верю я, чтоб он убил, — возразила девушка.

— Как увидишь его у позорного столба с надписью на груди: «убийца», тогда поверишь, — злобно усмехнулась монахиня.

— И тогда не поверю, — повторила Магдалина. — Кто это сделал? Кому понадобилась его гибель? — продолжала она со слезами. — Вы потребовали, чтоб я принесла в жертву Богу мою любовь, моё счастье, я повиновалась. Как он плакал! Как он умолял меня над ним сжалиться! Но я была безжалостна, я оттолкнула его, я собственными руками задушила своё счастье, осудила себя на вечное одиночество и тоску, на душевный холод и пустоту... Хуже того, я нанесла смертельный удар

всем надеждам того, которого люблю больше жизни, я и его обрекла на горе и отчаяние, поклялась ему, что не буду ничьей женой. Он ушёл от меня с растерзанным сердцем, призывая смерть как избавление... А вы говорите, что он убил своего ближнего? Да могу ли я этому поверить?! Скажите мне, что он помешался с горя, наложил на себя руки или взял на себя чужой грех, потому что ждать от жизни ему больше нечего, это возможно, но чтоб он сам свершил преступление... нет, нет, это ложь! Кто те злодеи, которым понадобилась его погибель? Если вам это известно, скажите мне! Умоляю вас, скажите! Ничего не пожалею я, чтоб его спасти!.. Пусть берут всё, что у меня есть... пусть берут мою жизнь... с радостью отдам её за него! За что преследуют они его?

— За то, что он препятствует твоему спасению, безумная! — вырвалось у монахини.

Магдалина с ужасом отшатнулась от неё.

— Так это вы? Вы?! Вы сознаетесь, что оклеветали невинного! О!

Она с глухим стоном закрыла лицо руками.

— А кто сказал: «Не бойтесь убивающих тело?»... — вскричала сестра Марья. — Кратковременными земными муками сын преступной матери искупит и свои, и её грехи, удостоится царствия небесного... Если ты любишь его не греховной, плотской любовью, а во Христе, как подобает девственнице, ищущей света Истины, радоваться ты должна и благословлять твоих братьев и сестёр по Духу... Авва Симионий тебя возлюбил недостойную, он хочет приобщить тебя к своему стаду, как пастырь добрый, пекущийся об овцах своих...

Ей не дали договорить.

— Не пойду я по вашему пути!.. — вскричала девушка. — Путь лжи и клеветы не может вести к истине!.. Оставьте меня... я всё теперь поняла!.. Ненавижу я вас!..

И вне себя от волнения Магдалина выбежала из мрачной горницы, в которой ей так неожиданно открылась причина несчастья, обрушившегося на любимого человека.

Монахиня рванулась было за нею и, может быть, догнала бы её, если б не наткнулась на препятствие.

— Марья Николаевна, матушка, не держите вы нашу барышню, тётенька Софья Фёдоровна изволят беспокоиться, — взмолилась Ефимовна, загораживая ей путь растопыренными руками, точно намереваясь силой её задержать.

Впрочем, та, в которой старая бахтеринская нянька узнала вторую курлятьевскую барышню, и не думала сопротивляться. С широко раскрытыми от испуга глазами она попятилась назад, крестясь и шепча дрожащими губами заклинания.

Роли переменились; теперь уж Ефимовне приходилось убеждать монахиню, что перед нею не привидение, а человек с плотью и кровью.

— Не пугайтесь, матушка Марья Николаевна, это я, бахтеринская нянька, Ефимовна... Вот когда Господь привёл свидеться! — вымолвила старушка, подходя к ней и почтительно целуя её руку.

— Пусти меня!.. Догнать!.. Вернуть! — прохрипела монахиня, хватаясь за грудь, чтоб сдержать припадок кашля. Но кровь хлынула у неё из горла. Она зашаталась и упала бы, если б Ефимовна не кинулась к ней. Положив её осторожно на пол, она начала искать глазами воды. В углу стояла глиняная кружка с остатками влаги. Подложив под голову умирающей платок, сдернутый со своих плеч, она поднесла кружку к губам. Слава

Богу, вода, и, кажется, свежая! Но Марья была уже без чувств. Ефимовна опустилась перед нею на колени и долго, долго тёрла ей виски водой без всякого результата.

По временам ей казалось, что она уже скончалась. Дыхания не было слышно, и тело холодело под её руками.

Дрожащими пальцами, и не переставая творить молитву, расстегнула она узкий подрясник, чтоб дать воздуху свободнее проникнуть в грудь, и, замирая от ужаса и жалости, нащупала власяницу, такую колючую, что она в кровь оцарапала о неё свои старые пальцы.

— Христова невеста! Мученица! — прошептала она со слезами умиления и благоговейно перекрестилась.

Марья тяжело вздохнула и открыла глаза.

— Святая! Страдалица! — зарыдала Ефимовна, припадая к её ногам.

— Умираю, — с трудом вымолвила монахиня и, сделав усилие, прибавила, указывая рукой на плиту среди горницы, — постучи.

Ефимовна кинулась исполнять приказание; приподняла заржавленное кольцо и раза два ударила им по плите, к которой оно было привинчено, а затем, обернувшись, увидела, что умирающая подзывает её к себе, и подбежала к ней.

— Сейчас придут... уйди скорее... Скажи Магдалине, я ухожу. Там буду за неё молиться... Фёдора ей не выкрутить... Искупит материнские грехи... Ему здесь света истины не узреть... Но Магдалина была близка... Опять дьявол хочет ею овладеть... пусть не поддаётся... пусть помнит... смерть родителей... без покаяния... Мучатся теперь в аду... ждут искупления... Скажи ей... Умираю... скажи — велела напомнить... последняя молитва за неё... Идут... беги... Никому ни слова... Молчи! Хотя бы ножами резали, огнём жгли, молчи!

Собравшись с силами, она громко выкрикнула последнее слово.

Под полом явственно раздавались шаги всё ближе и ближе. Плита с кольцом стала приподниматься, но Ефимовна успела выбежать раньше, чем высокий старик с белой бородой в монашеской рясе вылез из подземелья.

Осмотревшись по сторонам привычными к темноте глазами, авва Симионий, кроме умирающей, никого не увидел.

Магдалина без оглядки бежала домой.

Ужас и отвращение к людям, державшим в кабале её ум и душу целых два года, были так сильны, что если б ей сказали, что на пути её ждёт смерть, известие это ни на мгновение не заставило бы её остановиться. Куда бы то ни было, хотя бы в ад, только бы от них дальше!

Как пробежала она мимо Ефимовны, не заметив её, так не заметила она маленькой толпы людей, пробирающихся через принкулинский овраг к старому курлятьевскому дому. В том душевном настроении, в котором она находилась, ничего не могла она ни слышать, ни видеть из того, что происходило вокруг неё; все её чувства и помышления вертелись около одной цели: скорей спасти Фёдора, скорее перед целым светом провозгласить его невиновность и поведать всему миру тайну опутавшей его адской интриги.

Как поступить, чтоб этого достигнуть, она ещё не знала, но в успехе не сомневалась. Это так же верно, как то, что она жива и дышит.

Бессознательно свернула она за город к пустырю, среди которого возвышался городской острог. Потянуло её туда инстинктивное желание быть поближе к возлюбленному и хоть издали посмотреть на железную решётку, за которой он томился из-за неё.

Взошла луна, и при её бледном свете она увидела часового, сладко спавшего, опершись на ружьё, и многочисленные окна с решётками в три яруса.

«За которым из них мой милый?» — спрашивала она себя с тоской.

Если б он знал, что она от него так близко!