Робеспьер. В поисках истины
Шрифт:
— Ты сказала, — произнёс он с печальной улыбкой.
— Но разве это твоя вина, что ты их не знаешь? — вымолвила она с усилием.
— Полно, милая, не поддавайся искушению, не повторяй слова, которые нашёптывает тебе враг человечества, не рассуждай, а иди по стезе Духа Истины... Ты уже обрела эту стезю... благодаря им, — прибавил он чуть слышно и как бы про себя.
— Но я всё-таки тебя спасу, — с убеждением сказала Магдалина после небольшого раздумья.
— Спасёшь, если угодно будет Господу Богу, — спокойно возразил он.
Это были последние его слова, но они так запечатлелись в её душе, что ничто, никакие горести, никакие неудачи не могли заглушить их. В самые тяжёлые минуты отчаяния звенели они у неё в сердце
Но недели через две Магдалина уже не говорила себе с такою уверенностью, как в тот вечер: «Я его спасу!» — а с тоской спрашивала себя: «Как мне его спасти?» Месяц же спустя обстоятельства так осложнились и запутались, что по временам она падала духом, и Грибков, единственный человек, которому она поверяла свои душевные муки, должен был уверять её в том, во что он уже и сам перестал верить, а именно: что всё раскроется, убийца князя найдётся, и общественное мнение, равно как и убеждения судей с господином Корниловичем во главе, внезапно изменятся, одним словом, чтоб спасти её от отчаяния, он уверял, что свершится чудо. И под влиянием его слов Магдалина оживала на время и снова ей казалось невозможным, чтобы невинный человек погиб за чужой грех и чтоб, любя этого человека так страстно, как она его любит, она бы спасти его не могла.
Но иногда и на Грибкова находило отчаяние.
— Улики размножаются, как песок морской, — докладывал он ей, печально кивая головой. — Людишек его так замучили допросами да угрозами, что надо только дивиться, как ещё держатся до сих пор. Однако, как засадят их в тёмную да зачнут селёдками кормить, а воды не давать, обезумят от жажды и того наболтают, что никому и не снилось. Одного только теперь лиходеи наши боятся, чтоб особого ревизора по этому делу из столицы не прислали. Все их шашни тогда на свет Божий выплывут. Копнут только у них в палате, — такой пойдёт дух! По всей губернии расползётся да и соседние-то прихватит.
— Но тогда всё откроется, и Федя будет оправдан, — заметила Магдалина, хватаясь за это предположение, как утопающий за соломинку. Но Грибков отвечал на это только вздохом.
— Ты думаешь, что и петербургский ревизор его не спасёт? — спросила дрогнувшим голосом девушка.
— Эх, кабы нам уговорить их бежать отсюда! Да подальше, в чужие края. Вот тогда, действительно, им нечего было бы опасаться, — сказал старик, не отвечая на предложенный вопрос и в смущении отворачиваясь от пытливого взгляда, устремлённого на него.
— Бежать! Да разве это возможно?
— Всё возможно, моя сударыня.
— Так возьми же у меня денег! Сколько тебе? Мы можем дать, у нас много, — вскричала Магдалина.
— Дайте досказать, сударыня. Тут зацепка не в одних деньгах...
— А в чём же?
— Да в самом Фёдоре Николаевиче, если уж хотите знать, вот в ком. С опасностью жизни, можно сказать, я к нему проник намедни, на коленях умолял их дозволить нам их спасти, — не желают. «Я, — говорит, — пускать тебя к себе не велю, если ты меня этим будешь искушать». Все на том стоят, что за грех против покойного князя Господь их карает, ничем их с этой мысли не сбить.
— Мне надо его видеть, — объявила Магдалина.
— Напрасно только измучаетесь, не послушают они и вас. Нашло на них вроде как помешательство, — хотел он сказать, но, спохватившись, смолк, не выговорив страшного слова.
— Так что же, по-твоему, надо делать?
— По-моему, надо бы насильно их из острога извлечь, вот что по-моему. Уж толковали мы об этом с Ильёй, да он говорит — повременить надо, пусть начальство поостынет маленько к этому делу. Протоколы, следствия, допросы и ответы подсудимого и свидетелей, — всё это с эстафетой в Питер послали, к господину министру. Что-то будет!
— А когда же оттуда можно ждать ответ?
Грибков пожал плечами.
— Кто же может это знать, моя сударыня! Бывает и так, что в год и два такие
— Надо туда ехать. Я поеду.
— Повремените до осени, тогда и я с вами, — сказал подьячий.
— До осени! А тем временем дело его кончится, и его приговорят к каторге, в Сибирь, и отправят туда!
Как ни был озабочен Грибков, но предположение это заставило его засмеяться. Чтоб в три месяца уголовное дело было решено, да с тех пор, как мир стоит, этого не бывало! Он объяснил боярышне, что раньше зимы и ответа из Питера нельзя ждать, стало быть, никаких перемен не произойдёт. А до тех пор, может, и удастся увезти заключённого за границу.
План этот, по-видимому, улыбался ему гораздо больше всяких упований на справедливость и проницательность высшего начальства, и уж по одному этому можно было судить, каким опасным представлялось ему положение несчастного Курлятьева. В глубине души он считал его помешанным и, по его мнению, обстоятельство это усложняло дело самым ужасным образом. Он, значит, не только постоять за себя не захочет, но сам в петлю полезет, как и отец его, который пел благодарственные гимны, когда его заковывали в цепи, отвечал текстами из Священного писания на все предлагаемые ему судьями вопросы, одним словом, так вёл себя во время следствия по обвинению его в принадлежности к зловредной и противоправительственной секте, а также в укрывательстве беглых из острога и Сибири преступников, что его нельзя было не заключить в дом умалишённых. Вот что ожидает и сына его при самых благоприятных условиях, если в нём примет особое участие та личность, что пришлют из Петербурга, и решит, что убийство совершено в припадке сумасшествия, а это хуже Сибири. В Сибири покойный Николай Семёнович, может быть, до сих пор был бы жив и здоров, а в сумасшедшем доме и двух лет не выдержал, совсем помешался, захирел и от скоротечной чахотки помер. А какой был крепыш! Цвёл силой и здоровьем, вот как и сын теперь. И лет ему было немного. Семнадцати женился; старшей барышне двадцать два года минуло, как он скончался, значит за сорок ещё не перевалило. Нет, нет, надо спасти молодого барина от такой беды и, не ожидая приезда петербургских ревизоров, насильно увезти его в безопасное место.
Грибков намекал Магдалине на чужие края, но он знал и в России такие места на Дону, у казаков, где сыну боярина Курлятьева окажут радушный приём. Не выдадут его и в степях за Уралом, да и здесь, поблизости, найдутся укромные местечки, где всю жизнь можно преспокойно прожить под чужим именем.
Жаль только, что состояние-то у Курлятьева как выморочное в казну отойдёт. Ну да зато Бахтерины богаты.
Магдалину опытный старик понял как нельзя лучше. Она из тех, кто куда угодно, в самый мрачный вертеп пойдёт, не задумываясь, за любимым человеком, и чем он несчастнее, тем сильнее и беззаветнее она его будет любить.
И ничего для него не пожалеет. Осторожненько да умненько повести дело — можно господину Корниловичу вот какой нос натянуть! То-то обозлится, как добыча у него из цепких когтей выскользнет!
Но вдруг такое дело не оборудуешь. Надо и времечко подходящее выбрать, и верных приспешников отыскать, и надёжное убежище найти.
Однако и от первого своего намерения: попытаться найти настоящего убийцу — Карп Михайлович не отказался. От заботы он и сна, и аппетита лишился. Ещё солнышко не вставало, а он уж на ногах; умылся, оделся, Богу помолился, взял палку, надел картуз, да и в путь. Весь день, до позднего вечера бродит по окрестностям города, и где только не побывает! И на монастырской мельнице можно было его встретить у кумы мельничихи, и в лесу за Принкулинской усадьбой, и на реке с рыбаками, что рыбу тенётами ловят у островка, версты за три от города. Такой стал старичок проворный, и молодому за ним не угнаться.