Робеспьер. В поисках истины
Шрифт:
— Я и сам хотел об этом просить, — сказал Карп Михайлович. — Можно, значит, прямо к вашей милости являться, когда нужно будет?
— Нет, здесь опасно. Кто знает! Может быть, и я на подозрении у господина Корниловича, — прибавила она с надменной усмешкой, — может быть, он найдёт нужным за мной следить.
— Уж это как есть, всенепременно-с, — поспешил согласиться Грибков.
— Значит, тебе приходить ко мне нельзя, надо нам видеться в другом месте... — Она задумалась на минуту. — Мне кажется, что всего безопаснее было бы нам встречаться в старом доме, — вымолвила она наконец, — у старика Андреича...
—
Магдалина усмехнулась.
— Это меня-то, чтоб он выдал? Меня? Ну, нет, меня он не выдаст!
— А они? Нет, уж, боярышня, бросьте вы эту мысль, послушайтесь старого человека, не кидайтесь из огня да в полымя, не ходите больше в старый дом; уж я измыслю, как нам с вами видеться и как вас к нему провести, чтоб никому и вдомёк не было, доверьтесь только мне, каяться не станете, Христом Богом клянусь вам, что не станете. Ну а теперь мне пора. Слышите, к обедне звонят? Народ, значит, по улицам сейчас заснуёт, надо скорее домой прошмыгнуть.
Молча кивнув, она протянула ему руку, которую он почтительно поднёс к губам и поспешно вышел.
Грибков сдержал слово.
Дня три спустя, входя в церковь к всенощной, Магдалина увидела благообразную, похожую на купчиху женщину средних лет, повязанную светло-синим шёлковым платком, которая так настойчиво уставилась на неё своими серыми выразительными глазами, что она невольно замедлила шаги, приближаясь к ней.
У боярышни Бахтериной было своё место в этой церкви, их приходской, у левого клироса, перед местным образом Богородицы, у самого алтаря, обновлённого лет десять тому назад усердием покойного боярина Бахтерина. Место это ей почтительно уступали даже и тогда, когда она опаздывала к службе и находила его занятым. Но в этот вечер незнакомка в синем платке повела глазами на пустое место рядом с собой, и Магдалина, повинуясь тайному предчувствию, дальше не пошла и встала рядом с нею.
Лакей, с ковриком в руках, тоже остановился в двух шагах от своей госпожи, недоумевая перед её неожиданным капризом. Всегда у самого алтаря, впереди всех, становилась, а теперь вдруг у двери, чуть не с нищими встала.
Всенощная ещё не начиналась. Народу набиралось с каждой минутой всё больше и больше. Вдруг у самого уха боярышни Бахтериной чей-то голос отрывисто прошептал:
— Отдалите лакея.
Она обернулась. Соседка её усердно крестилась, отвешивая поясные поклоны перед образом. Но Магдалина была уверена, что приказание исходило от неё, и, подозвав лакея, она велела ему поставить свечи перед образами, а также в алтарь. Когда он удалился, она снова повернула голову в ту сторону, где стояла незнакомка, но её уже там не было; она торопливо пробиралась сквозь толпу к выходу. Синий шёлковый платок мелькал на паперти, когда Магдалина её догнала.
Заметив, что она настойчиво смотрит в ту сторону у ограды, где остановилась запряжённая четвёркой карета Бахтериных, Магдалина поспешно перешла пространство между церковью и оградой и приказала кучеру ехать домой.
— Я пешком вернусь, — прибавила она, продолжая бессознательно повиноваться чужой воле.
Женщина в синем платке, как будто только этого и ждала, чтоб юркнуть через узкий проход в каменной ограде в уединённый переулок, тянувшийся за церковью.
Переходя из улицы в улицу, они очутились в глухом предместье, среди каких-то хижин, мусора и щебня. Вдали виднелся острог.
От волнения у Магдалины дух перехватило. Сейчас она увидит своего возлюбленного. Она была в этом точно так же уверена, как в том, что жива и дышит.
Через что надо пройти, каким опасностям подвергнуться, чтоб достигнуть цели, ей и в голову не приходило останавливаться на этих мыслях. Она так рвалась к нему душой, что не замедлила бы шага даже и в том случае, если б ей объявили, что её ждёт смерть после этого свидания.
Но женщина к острогу не свернула, а зашагала в противоположную сторону, к оврагу.
— Мы к принкулинским, — сказала она, и, оглянувшись на свою спутницу, прибавила: — Не извольте опасаться, тоже люди.
Магдалина поспешила её успокоить. Одно только ей было страшно на свете — мысль, что ей не удастся повидаться с Фёдором.
— Не извольте беспокоиться на этот счёт, уж если Илья Иванович за что-нибудь возьмётся, значит, так и будет, — возразила ей спутница.
Илья Иванович это, без сомнения, тот писарь, крестник Грибкова, который записывал слова Фёдора на допросе и который живёт под одной с ним кровлей, в здании острога. «А кто эта женщина?» — думала Магдалина. Но произнести вслух эти мысли её что-то удерживало. Если б можно было, ей бы сказали, не дожидаясь расспросов. Да и опасно было тут говорить; у оврага как будто копошились люди между кустов.
За короткими южными сумерками наступила ночь, и на потемневшем почти внезапно небе выступили звёзды, но сияние их было так слабо, что Магдалина узнала Грибкова в идущей к ним навстречу человеческой фигуре тогда только, когда он подошёл к ним вплотную.
— Иди домой, я сам провожу отсюда боярышню, — сказал он шёпотом спутнице Магдалины.
Женщина в синем платке немедленно повернула назад, а он предложил боярышне, опираясь на его плечо, спуститься по узенькой крутой тропинке в овраг, на дне которого кое-где торчали трубы на кровлях разваливающихся землянок.
В первую минуту кроме этих крыш и труб Магдалина ничего не могла разглядеть; тут было тихо, темно и спокойно, как в могиле; но мало-помалу и по мере того как глаза её осваивались с темнотой, она стала отличать кусты от камней и заметила, что какие-то тени движутся между этих камней и кустов, и до ушей её стали доходить шорох и шёпот. Вдруг у самых её ног, из оконца, выглянуло бледное лицо старухи; дальше, при их приближении, какой-то ставень захлопнулся в траве, причём она ясно различила руку, высунувшуюся из-под земли, чтоб потянуть к себе этот ставень.
И, вероятно, она невольно вздрогнула при виде этой руки, протягивающейся из-под земли, как рука мертвеца из могилы, потому что старый подьячий поспешил её успокоить.
— Не извольте бояться, боярышня, никто вас здесь не тронет, — прошептал он. — Сейчас дойдём, — прибавил он, указывая на кусты в отдалении, сквозь которые проникал свет, такой слабый, что его можно было принять за гнилушку или за светящегося червяка, сверкавшего во тьме.
— Вздул-таки огонь, несуразный! На весь овраг напустил свету, леший, — заворчал старик, приближаясь к освещённым кустам.