Робеспьер. В поисках истины
Шрифт:
— Слава Богу! Облегчи себя, разденься, чай будем пить, — отвечала Сынкова и, растворив дверь, приказала работнице нести самовар.
— Спаси тя, Христос, — повторила гостья. — За угощение спасибо, день-деньской по храмам Божиим ходила, ни минуточки не присела, макового зёрнышка во рту не было. Три раза в соборе была, обедню, вечерню да заутреню на паперти, с нищими, простояла.
Она повернулась к образам, перекрестилась, поднялась и подошла к столу. Работница, подав самовар, вышла, и Сынкова стала заваривать чай.
— Поешь балычка с белым хлебцем, пока чай-то настаивается, да расскажи мне про ваших, как вас Господь милует, здоров ли
— Слава Богу, слава Богу.
— Да что это я угощаю тебя балыком-то после дороги, когда у нас баня горячая! — вспомнила Сынкова. — Сегодня утром для Алексея Степаныча топили.
Но скитница от бани отказалась.
— Ведь я уж вторую неделю здесь проживаю, и в бане парилась, и бельишко сменила.
Она принялась за еду.
— А я думала, ты прямо к нам.
— Нет, благодетельница, прислали меня сюда не по одному вашему делу, других ещё поручений надавали, окромя этого. По нонешним временам без благодетелей не проживёшь. Горька наша жизнь, благодетельница...
— Какое же у тебя до нас-то дело? — перебила Сынкова разглагольствования своей посетительницы. Знакомы ей были эти сетования людей старой веры на тяжкие времена. Вечно жалуются на угнетения, чтоб разжалобить и пощедрее подачку себе выманить.
Но на этот раз она ошиблась в своих предположениях; дело, с которым явилась к ней мать Ненила, очень близко её касалось.
— Да перво-наперво должна я тебя известить, что сестрица твоя по крови, а наша сестра по духу, молитвенница наша любезная, девственница пречистая, Мария, приказала долго жить.
— Умерла? Маша? — вскричала Сынкова и залилась слезами.
А между тем нельзя было этого не ждать.
Ведь уж она на ладан дышала ещё в прошлом году, когда вот здесь, в этой самой комнате, грозила адскими муками сёстрам за то, что они не ищут по одному пути с нею Света Истины. Уже и тогда Катерина и Клавдия с ужасом себя спрашивали: добредёт ли она до скита, не помрёт ли где-нибудь дорогой, в лесу или в поле, одна и без помощи, так была она уже истощена болезнью. При каждом припадке кашля кровь шла у неё горлом; изнурительная лихорадка ни на минуту не покидала её, и она еле держалась на ногах от слабости. Но дух был в ней бодр... Как страстно отстаивала она свои заблуждения! Как яростно нападала на их брата! Бедная ученица! Так и скончалась в поисках Истины, не узревши Света, не убедившись, что Бог есть любовь и милосердие, а не месть и ревность. Бедная страдалица, покинувшая жизнь, не знав ни единой радости, а одно только горе, скорбь и слёзы... Упокой, Господи, её грешную душу!
Катерина набожно перекрестилась.
Завтра, чуть свет, надо послать в церковь заказать заупокойную обедню.
— Которого числа Маша скончалась? — спросила она, когда первое впечатление удивления и печали миновало и можно было покойнее рассуждать о случившемся.
Мать Ненила так была занята, что не расслышала предложенного ей вопроса. Предоставляя хозяйку её печали, она сама начала наливать себе чай и, опорожнив чашек шесть с вареньем, мёдом и сливочками, снова принялась за еду.
— Ты что спрашиваешь-то? — осведомилась она, уписывая пирог с яйцами и рисом, за который она принялась, опорожнив целую тарелку жирного крупеника.
Катерина повторила свой вопрос.
— Под самый день мученика Тимофея и Мавры сподобил её Господь, сам авва Симионий её напутствовал.
— Где же она скончалась? В своей келье, в скиту?
— Нет, в старом доме.
— Да, вы там теперь обострожились,
— Обострожились было мы там, правда, ну а теперь опять разнесло нас злым вихрем по лесам да по оврагам.
— Что же так?
И вдруг, вспомнив про брата, что он этим летом должен был ехать родительское наследство принимать, она прибавила:
— Молодой барин, что ли, оттуда вас спугнул?
Мать Ненила усмехнулась:
— Это твой братец-то? Нет, благодетельница, никого он уж теперь спугивать не может, сам в заточении, за железной решёткой да за замком сидит. Буде ему колобродить да беса тешить, пробил и для него час воли Божьей.
— В остроге? — вскричала Сынкова. — За что?
— Убивец он, вот за что, — спокойно пояснила скитница и принялась за жареную рыбу.
На столе ещё оставался кисель из ягод, и, уплетая рыбу, мать Ненила спрашивала себя, успеет ли она добраться до этого киселя. Совсем стемнело, того и гляди, вернётся хозяин, может, при нём и неудобно будет так угощаться, как без него. И, помолчав немного (с рыбой-то во рту неудобно было разговаривать, того и гляди, подавишься), она прибавила:
— Князя-то, что в Бобриках, он из пистолета застрелил.
Катерина была так поражена, что не в силах была произнести ни слова. Она не видала брата с тех пор, как её с Марьей увезли в монастырь, и то, что она впоследствии слышала о нём, не могло её сблизить с ним сердцем, а между тем он ей был мил по воспоминаниям детства, и она завидовала Клавдии, которая в прошлом году его видела и говорила с ним; ей приятно было узнать, что он хорош собой, умён и образован и что, кажется, свет не успел испортить его вполне. И вдруг этот блестящий баловень судьбы, которого фортуна осыпала всеми благами жизни, отнятыми у его сестёр, убийца!
Чем больше думала она об этом, тем невероятнее казалось ей известие, сообщённое монашкой. Народ этот, скитницы да странницы, вечно живут фантазией, всему верят и, не разузнавши ничего толком, спешат разносить по свету самые нелепые вести.
— Тебе кто же это сказал про Фёдора Николаевича? — спросила Сынкова.
— Да ты лучше спроси, милая, кто у нас этого не знает, — возразила мать Ненила. — Одно время только и речи в нашем краю было, что про это. Наши на убиенного боярина ходили смотреть, мать Агриппина, сестра Наталья и другие. На похоронах нищих кормили да милостыней оделяли. А про курлятьевского барина, как его стряпчий уличал да связанного по рукам и по ногам в острог его повезли, от очевидцев слышали. Всё село было при этом деле, душ тысяча с лишним. А сколько господ-то понаехало! Именины свои, на мученика Артемия, князь-то справлял. Да уж правду тебе говорю, не сумлевайся, — продолжала она, оскорблённая недоверием своей слушательницы. — Пистолет-то, которым князь убит, курлятьевским оказался. Это и люди его признали. Да и сам он даже ни крошечки не отпирался, во всём повинился.
— Повинился! — вырвалось у Катерины глухим стоном.
Теперь она верила. Фёдор недаром их брат, сын их отца.
— Повинился, — повторила монашка.
— Но для чего он это сделал? Господи!
— Захочет враг погубить, так уж от него, от проклитика, не спасёшься, — наставительно объявила монашка. — С женой князя, говорят, блудил. Ох, спаси, Господи, и помилуй! Греха-то на миру не оберёмся. Ну, опять и бахтеринскую боярышню чуть было не сомустил. Девица была добродетельная, цельный год мы её милостями питались. Сколько одними деньгами авве Симионию на скит жаловала...