Родиться среди мёртвых
Шрифт:
Он стал проводить больше времени в Офицерском собрании и на различных заседаниях, где, как намекнул Петров, «принимались планы и решения на будущее». Для меня хлопоты других обещали возможность остаться с Тамарой наедине, и каждый вечер я лелеял надежду, что неотложные дела уведут их с кладбища. В те ночи, когда Тамара приходила ко мне, я не испытывал чувства победы, равно как и поражения, мы согласно признавали обоюдность желаний наших тел, и ни во мне, ни в ней не было стремления к превосходству. И все-таки днем, когда я был полон этой близостью, Тамара оставалась отчужденной и отдаленной, как будто
Только однажды я приблизился к проникновению в ту недоступную глубину, которую ее страсть одновременно открывала мне и прятала от меня, и даже та Тамара, которую я увидел в это мгновение, осталась для меня чужой.
Была поздняя осень, один из тех неожиданно жарких дней, когда солнце, посылая нам прощальный подарок, насыщает город теплом.
— Вам обоим было бы хорошо поехать за город, — сказал генерал. — К тому же, у нас здесь будет заседание, и, я думаю, лучше, чтобы мистер Сондерс провел это время на свежем воздухе, а не в своей комнате.
Мне было так же трудно представить Тамару на пикнике, лежащей на траве с сэндвичем в руке, как и Мэй Линг в церкви. Но она согласилась сразу, и мы собрались, довольные, как дети, готовые на приключение. Нам пришлось несколько раз пересаживаться из автобуса в автобус, чтобы доехать до Хоньджао. Пыль и толпа, и грязные нищие были забыты, когда мы увидели желтеющие поля и разросшиеся кусты.
Она побежала по полю, уронив корзинку с едой и свою книгу. Я бежал за ней, пока мы оба, утомленные, не упали на траву со смехом. Несколько китайских пар виднелись в поле, но Тамарина способность изолировать себя от окружающей обстановки помогала мне чувствовать себя совсем наедине с ней. Я повернулся на спину и лежал тихо, вдыхая теплый ароматный воздух. Небо надо мной, как нежный покров, благодатный и мирный, гармонировало с мягкой красной землей. Я посмотрел на Тамару. Она лежала на животе и улыбалась, склонив голову над желтым цветком, ее тонкие пальцы ласкали яркие лепестки. Мне до боли хотелось ее ласки, поцелуя нежного и всеобеща-ющего. Я прошептал ее имя. Она взглянула на меня и засмеялась.
— Ты спал, — сказала она.
— Нет, я только закрыл глаза.
Я повернулся и вынул две большие шпильки из ее волос, и две косы упали на плечи. Она опять засмеялась и спрятала лицо в траву.
— Почему запах может принести столько радости? — спросила она. — Например, запах травы.
— Я никогда об этом не думал.
— Когда ты был маленьким, ты когда-нибудь прятался в поле, в высокой траве, где ты один мог бы смотреть в небо?
— Мы жили в городе, — ответил я.
— Разве вы никогда не ездили в деревню?
— Лето мы проводили на берегу моря.
— Море. Однажды мы жили около моря, но я так боялась его шума, что мы уехали оттуда.
Тамара легла на спину и положила руки под голову. Через траву земля ощущалась теплой и сырой. Где-то затрещала цикада, нарушая тишину. Легкий ветерок пролетел над деревьями, листья нежно задрожали. Тамара протянула руки, ее рука дотронулась до моей. Я оперся на локти и взглянул ей в лицо. Она повернулась ко мне.
— У тебя голубые глаза, — сказала она, — почти такие же голубые, как были у Владимира.
Мужское имя прозвучало странно на ее губах.
— Сколько
— Почти три года.
Она ответила без грусти, спокойно, как говорят о далеком прошлом, память о котором вызывает только удовольствие.
— Какой он был? — неожиданное столкновение с призраком разрушило мое спокойствие, но я хотел знать.
— Он был офицером Белой армии. Один из последних прибывших в Китай. Он был разведчик.
— Он, наверно, был много старше тебя?
— Мне было почти восемнадцать, а ему тридцать четыре. Мы венчались в Харбине в маленькой церкви. Отец говорил, что он всегда хотел сына, такого, как Владимир. И Владимир его любил тоже.
— Вы были счастливы?
— Да, я никогда не могла понять, почему он хотел жениться на мне. Он был хороший, храбрый, совсем как отец. А я была девочка, глупая и боялась всего. Знаешь, что меня делало счастливой? Я могла обожать его без боязни, что он обманет меня. Ты понимаешь? Нет, не меня, а что он предаст что-то в самом себе.
— Я думаю, что я понимаю.
— И это постоянное изумление, что он мой муж, это было как… как великий дар, которого я не заслуживала, но была счастлива принять.
— Но как он мог оставить тебя? — в моем голосе слышалась горечь, но она даже не замечала ее.
— Он не оставил меня, он исполнял свой долг.
— Он оставил тебя ради России, — сказал я.
— Кто же знал, что он не вернется? И даже если бы он знал, он все равно бы пошел. Родина прежде всего.
— Глупости. Он прежде всего должен был думать о тебе.
— Я не могла бы тогда любить его.
— Я бы заботился о любимой женщине больше, чем о моей родине. Моя жена всегда была бы важнее всего.
— Как странно, — сказала она, — как странно.
— И что хорошего в его геройском подвиге? Чего он достиг? И ты осталась одна с ребенком.
— Я была не одна. Отец был со мной.
— Ради Бога, да разве ты не была несчастна?
— Конечно, была. Но это было не так важно, как дело Владимира.
— О, Боже! — сказал я. — Я никогда, никогда не пойму всех вас.
— Я это знаю, — сказала она тихо.
Я предполагал провести этот день совсем по-другому, но теперь я почувствовал себя усталым, побежденным какой-то невидимой силой, лишенным нежности и даже злым. Гнев остался где-то у меня в сердце и затаился там, как мстительное животное. Несколько дней я не мог отделаться от чувства неловкости. Как будто бы я следил с подозрением за Тамарой. Постоянная натянутость нарастала, пока наконец однажды, в воскресенье, я не решил поговорить с ней.
Я был один в доме, ожидая ее возвращения из церкви. Когда Тамара пришла, ее спокойное выражение лица разозлило меня, и я стал ходить по комнате молча. Она спокойно сидела с книгой и чашкой чая, не замечая моего раздражения.
— Сегодня холодно, — сказал я.
— Разве? Я не заметила.
— Ты никогда ничего не замечаешь, — Тамара ничего не ответила.
— Если не холодно, пойдем погуляем.
— Я хочу почитать. Я пришла домой пешком.
— Эта книга выглядит такой же старой, как ваша революция. Почему ты всегда читаешь эти старые книги? Почему ты никогда не читаешь ничего нового? Ты когда-нибудь читала хоть один американский роман? Или английский?