Родная старина
Шрифт:
Семейный быт
Семейный быт наших предков вытекал всецело из родовых понятий, по которым родоначальник-домовладыка являлся в доме единственным властным лицом, господарем, которому должны все остальные младшие члены рода или семьи беспрекословно повиноваться, потому что он – глава дома, он блюдет честь его от всякой порухи; его одного величают полным именем с отчеством на «вич» (напр., Иван Семенович). Если есть у него младший брат, то называется уже неполным отчеством без окончания «вич» (напр., Петр Семенов); остальные дети, племянники, возрастные – полным именем, без отчества, а младших и слуг – кличут уменьшительными. Жена считалась тоже подчиненным членом в семье. Домовладыка, по родовым понятиям, должен был зорко следить, чтобы никакой беды и порухи роду и дому его не было; чтобы в доме ничего не творилось «на посмех людям». Для этого приходилось особенно усилить надзор над «малоосмысленными» или более слабыми членами семьи – над женою и детьми.
До татарского ига русская женщина еще пользовалась некоторой свободой; но с XIII в. образованность, которая начала было развиваться на Руси, понижается, грубость нравов усиливается, и мало-помалу входит в обычай у бояр и зажиточных
Взгляд на женщину был в старину очень низменный; за нею не признавалось ни значительных умственных способностей, ни глубоких чувств; она во всем стояла, по убеждению наших предков, гораздо ниже мужчины, а в некоторых отношениях считалась существом даже вредным. Такой взгляд сложился у русских под византийским влиянием. В Византии во времена крайнего нравственного упадка многие ревнители благочестия пришли к печальной мысли, что в мирской жизни и в семейном быту трудно не погрязнуть в грехах и пороках; что спасти душу можно только вдали от общества, за монастырской стеной или в пустыни. Монашество и отшельничество в те времена очень усиливаются; на женщин, привлекавших людей к семейной жизни, стали смотреть враждебно, как на помеху к спасению: женская красота приравнивалась к дьявольскому искушению. Припоминали библейский рассказ о грехопадении первых людей, где Ева является как бы орудием дьявола, причиною греха и потери рая. Нравственный упадок византийского общества в Средние века ярче сказывался на женщине, чем на мужчине, потому что к женской нравственности всегда относились строже, чем к мужской. И вот многие ревнители благочестия слабую женщину, иногда беззащитную жертву порока, стали выставлять главной виновницей его. Русские книжные люди, черпавшие все свои знания и мудрость из византийских источников, вполне проникались мыслями и воззрениями их, составляли по образцу их сочинения или прямо переводили с греческого, и таким путем византийские взгляды на женщину распространялись между русскими…
Надо заметить, что не только в Византии, но и в Западной Европе в Средние века взгляд книжных людей на женщину был крайне невысокий. На одном соборе даже был не шутя поставлен на разрешение духовных отцов вопрос: «Человек ли женщина?» В Средние века многие книжные люди, ослепленные суеверием, считали женщин особенно склонными к чародейству и сношению с нечистой силой и беспощадно жгли целые тысячи обвиненных в этом так называемых «ведьм» и «колдуний». Даже и гораздо позже, в XVI и в XVII вв., на Западе являлись сочинения, не признающие за женщиной человеческого достоинства.
Мудрено ли, что и русские, особенно же люди высшего слоя и зажиточные, из книг или бесед с монахами и книжными людьми набирались таких взглядов, что «ум женский не тверд, аки храм не покровен; мудрость женская, аки оплот неокопан, до ветру стоит; ветер повеет и оплот порушится»; «от жены начало греху… много бесу помощи в женах». Обзаведясь семьей, русский благочестивый человек хотел, по крайней мере, в доме своем завести некоторое подобие монастырской жизни и, подобно игумену, заботящемуся о спасении всей братии, брал на себя труд хранить чистоту душевную всех домочадцев, – особенно же должен был позаботиться о жене и взрослых дочерях, помня, что «ум женский малосмыслен и шаток», что «в женах много помощи бесу». Как же было предохранить их от грехов, спасти от мирских соблазнов? Самым простым способом, до которого не трудно додуматься даже и нехитрому уму, – было отделить их от внешнего мира, запереть их по возможности так, чтобы никакие мирские соблазны не проникли к ним, а чтобы сами не искали греха, наложить на них грозу, следуя наставлению: «яко коня держать уздою, так и жену води угрозою». Таким образом легко мог явиться обычай затворничества женщин и обычай учить жену уму-разуму, спасать ее страхом.
В каждом достаточном доме часть хором отделялась для женщин обыкновенно в отдаленной от входа части здания (куда входила светлица и терем). Хотя со двора в эту половину был вход, но ключ от него, по свидетельству одного иноземного писателя, хозяин держал у себя, так что в женские покои можно было пройти только чрез его комнату. Из мужчин не пускали туда никого, не исключая и домашних. Двор за женскими комнатами (обыкновенно сад) огораживался таким высоким тыном, что разве только птица могла перелететь чрез него. В этом месте жена и дочери хозяина и прогуливались… Если же случалось боярыне или боярышням ехать, например, на богомолье в большой праздник, то выезжали, как сказано выше, в колымагах, закрытых со всех сторон, исключая боковые дверцы с окошечками, чрез которые женщины могли смотреть на улицу; но их разглядеть никто не мог; можно было только мельком увидеть их, когда они садились или выходили из колымаг. В церквах для знатных женщин и девиц были особые места, обыкновенно на хорах, где трудно было их увидеть.
На женщину, как сказано уже, смотрели как на существо слабое, малосмысленное и притом склонное ко всему дурному. Не другом, не товарищем мужа была жена в старину, а рабою, или, в лучшем случае, умственным и нравственным недоростком, нуждающимся в постоянной опеке и руководительстве. Добрая, т. е. хорошая жена, по понятиям того времени, должна была во всем руководиться указанием мужа, на все спрашивать его позволения, как распределить дневные занятия, как принимать гостей, даже о чем говорить с ними… Жить и действовать своим умом жене не полагалось. Даже если бы умная от природы женщина при случае высказала свои соображения, то это уже было бы, по старинному взгляду, нарушением женской скромности, высокоумием и также не понравилось бы нашим предкам, как нам, например, не нравится умничанье ребенка… Главными добродетелями жены считались, по учению книжников, покорливость, молчаливость и трудолюбие: «Жена добра любит страду (работу) и воздержание от всякого зла. Жена добра – трудолюбива и молчалива»; в поучении жене говорится: «Ты мужа имей во всем честна и бойся его и во всем честь воздавай ему и повиновение… Достоит женам повиноватися мужам своим… послушливым быти, понеже послушным Бог подает честь и славу, а непослушным горькую муку… Добрая жена и покорлива – венец мужу своему есть». В таких изречениях книжные люди старались представить образец доброй жены.
А. П. Рябушкин. «Русские женщины XVII в. в церкви». 1899 г.
В тех домах, где домоводство предоставлялось хозяйке, дела ей было много. Припомним, что у богатых и даже достаточных людей хозяйство в старину было большое и сложное: двор таких хозяев представлял как бы помещичью усадьбу: тут были и скотный, и птичий дворы, был огород и фруктовый сад; число слуг нередко в доме превышало сотню: тут были повара, поварихи, портные, швеи, сапожники, плотники и др. Хорошая хозяйка должна была за всеми досмотреть, – распределить работу между женской прислугой, чтобы никто не сидел сложа руки и не гулял спустя рукава; показать, что и как сделать; присмотреть, чтобы все, что приказано, было исполнено; чтобы не переводилось понапрасну хозяйское добро; позаботиться, чтобы все слуги были сыты, одеты и довольны; чтобы не выходило между ними споров и неприятностей; чтобы всем в доме было хорошо. Исполнить все это было нелегкою задачей, и женщина, которая выполняла ее, действительно заслуживала большой похвалы. О такой жене-хозяйке говорится в Домострое, что она для мужа «дороже камня многоценного», что она – «венец мужу своему». Но домоводство далеко не всегда предоставлялось женщине: у более богатых и знатных людей были на то ключники и дворецкие, а жене приходилось наблюдать лишь за рукодельницами и самой, если хотела, заниматься вышиванием. Одежды вышивались золотом, унизывались жемчугом и драгоценными камнями – это требовало большого искусства, и работы было тут немало; но все-таки однообразие ее, отсутствие сколько-нибудь разумного труда, общества и развлечений, крайняя пустота теремной жизни налагали свою печать на знатную русскую женщину. Занимаясь пустой болтовней с сенными девушками, слушая сплетни их и нехитрые шутки и прибаутки разных домашних дур, шутих да россказни приживалок, она вконец пустела, ум ее мельчал, и она действительно обращалась в «малоосмысленное» существо – в умственного недоростка, нуждающегося почти на каждом шагу в указаниях и наказаниях мужа. Бывало и худшее. Иногда женщина, томимая скукой и пустотой теремной жизни, увлекалась всякими сплетнями, дрязгами и проделками, ум ее направлялся на разные уловки, чтобы провести нелюбимого мужа, посеять вражду между родичами его. Тут и плетка не помогала: страх наказания, не соединенный с любовью и уважением к наказующему, не исправляет человека, а озлобляет. Притом хитрость «малосмысленного существа» нередко торжествовала над суровостью домовладыки. Разные сплетницы под видом торговок да богомолок проникали в терема и много содействовали домашнему разладу. Таким образом теремная жизнь отупляла женщину и развращала ее; «злая жена» являлась действительно «терновым венцом для своего мужа», и слова разных книг, где говорилось о злонравных женах, как будто оправдывались на деле. «Да горе, горе мужу, если обрящет он жену льстивую, лукавую, крадливую, злоязычную, колдунью, еретицу, медведицу, львицу, змию, скорпию, василиску, аспиду. Горе, горе тому мужу!» – так восклицает отец в одной беседе с сыном о злонравных женах. Он истощает, кажется, весь свой запас страшных слов, чтобы обрисовать сыну самыми черными красками злонравную жену и отбить у него охоту к женитьбе. Таким образом, заключение в тереме и пользование «страхом» вели именно к тому злу, с каким думали бороться этими средствами.
Конечно, встречались семьи, где под влиянием христианского благочестия исполнялись лучшие советы Домостроя и в семье были мир и лад, дом был как чаша полная, жилось всем хорошо, и хозяева не только заботились о своих детях, воспитывая их в духе благочестия, да о своих домочадцах, но принимали на свое попечение и чужих сирот и, как говорится, ставили их на ноги, выводили в люди; но такие семьи были исключениями. В конце XVII в. у некоторых передовых людей даже заводились иноземные обычаи, и женщина не отчуждалась от общества мужчин, не скрывалась от взоров посторонних людей; но большинство смотрело на это как на отступничество от благочестия, как на ересь своего рода. Гораздо чаще встречались семьи, где все в доме, начиная с жены, трепетали пред суровым домовладыкой, всегда готовым на жестокую расправу. Случалось, что озлобленные жены, доведенные до отчания, доходили до преступления, – отравой изводили своих мужей, и случалось это, вероятно, не очень редко: недаром в Уложении определяется страшное наказание таким преступницам – закапывать живьем в землю. Для жены, не любимой мужем своим, единственным законным способом избавиться от его жестокости было уйти в монастырь, и то с его согласия… Бывали и такие случаи, что слабым мужьям приходилось искать защиты от сварливых и буйных жен…
Незавидно было и положение царицы: она принуждена была еще более, чем боярыни, скрываться в тереме от людских очей; дела ей было очень мало, и вся жизнь ее была подчинена строгой и тяжелой обрядности. Отправляясь на богомолье, царицы и царевны совершали свои поездки по большей части ночью, а если случались выходы днем, то делалось это по определенному чину, причем по обе стороны их несли суконные полы, чтобы скрыть их от взоров посторонних людей. Особенно печально было положение царевен: они должны были жить во дворце как пустынницы, в посте и молитве. Выйти замуж за подданных считалось для них унизительным, а за иностранных принцев – мешало разноверие.
Об уме женщин мало заботились, даже обучать их грамоте не считалось нужным: немудрено, что в мелочных заботах о нарядах, в пересудах и пустой болтовне с теремной прислугой глохли умственные способности женщины. «Московского государства женский пол, – говорит Котошихин, – грамоте не ученые, и не обычай тому есть, а породным разумом простоваты, и на отговоры несмышлены и стыдливы». Это было, вероятно, одной из причин, почему царицы и царевны не присутствовали при приеме и угощении иностранных послов: они могли только из потаенного места смотреть на торжество. Государыни иноземного происхождения (София Фоминична, Елена Глинская) не чуждались иностранцев: они могли и в разговоре с ними вполне поддержать свое достоинство.