Родные дети
Шрифт:
Когда они одни — просто Женя и Витя. Когда они одни, это вообще еще совсем молодые ребята, совсем еще не похожие на офицеров!
Они любят иногда побороться, конечно, чтобы никто не увидел из команды! Правда, команда их очень любит, и если б увидела — то не выдала бы.
Корабельная служба серьезная и сложная. Ну что же, хоть Витя пока не стал архитектором, но он очень полюбил море и корабельную службу, а про Женю и говорить нечего — вот он прирожденный «морской волк».
— Я же из Одессы! — говорит он гордо.
Бывает, они безудержно спорят, чей город лучше — Одесса
Как хочется побывать там! Конечно, тяжело будет идти по улице, где когда-то жил в счастливые годы с отцом, матерью, сестричкой, знать, что теперь они тебя не встретят. Но там, в Киеве, его встретит Лина...
Вот ее фото, наконец присланное, висит над его тумбочкой. Какая была радость, когда получил его! Оно было надписано им двоим: «Вите и Жене — Лина».
Подписывая так, Лина подумала:
«Когда-нибудь, если я оправдаю свое имя в жизни, я надпишу на карточке «Ленина». Витя даже и не знает, что на самом деле меня зовут Лениной».
— Ясно, это тебе. А она хорошенькая, посмотри — и глаза большие, и косы. Правда, может, это только на фото. Может, у нее просто фотогеничное лицо, — добавил Женя, чтобы подразнить друга.
Но Витя сиял от радости и только наставительно произнес:
— Зависть — это большущий недостаток, мой дорогой.
Для него Лина была красавицей и самой умной девушкой в мире. Девушка, о которой можно только мечтать! Ведь еще до фото он уже столько думал о ней и перечитывал сотни раз ее письма, а теперь, когда он еще увидел ее серьезное, вдумчивое лицо (он убеждал себя, что это главное, а совсем не то, что она красивая), ему сразу захотелось сесть и написать: «Лина, ждите меня».
Он, конечно, не сделал этого, но письма его становились еще длиннее, искреннее, откровеннее. Он стал много читать в свободные от вахты часы. Когда они заходили в чужие порты, ему хотелось побольше увидеть, чтобы потом описать Лине.
Женя немного посмеивался, но сочувствовал.
— Поскорее б домой, — говорил Витя.
Женя брал мандолину, играл и пел:
Додому, додому
В дорогу знайому,
На зорi ясного Кремля!..
Они оба любили эту песню. Женя — потому что очень любил петь морские песни, а Витя еще и потому, что песню эту прислала Лина. Она ее услыхала от поэта, который выступал у них в детдоме, а потом напечатал, и. ее стали петь и взрослые, и дети.
Она писала: «Мне кажется, что это о вас написано, о вас и ваших товарищах, поэтому я часто играю ее и научила петь детей».
И правда, когда дети пели:
В далекому морi, в гулкiм океанi,
Радянськi пливуть кораблi,
I в рубках матроси, як вечiр настане,
Сумують по рiднiй землi...
она всегда думала о Вите и его друзьях, и дети знали, что это любимая песня Лины Павловны.
Действительно, какие только моря, какие океаны пришлось проплыть Вите с того времени, как его и Женю перевели на большой торговый корабль, и какие земли довелось повидать!
Он побывал
И в груди молодых моряков вырастало чувство гордости за свою Родину.
Сейчас они возвращались из далекого рейса. Они побывали в самом большом австралийском городе Мельбурне, и их первая стоянка должна была быть в порту Фримантл.
Они уже охотно покидали эту британскую колонию, которую еще в прошлом столетии британцы заселяли высланными, а теперь посылали сюда тысячи перемещенных лиц из концлагерей Европы.
— Нет, нет, скорей домой! — говорил Витя.
Додому, додому
В дорогу знайому,
На зорi ясного Кремля!.. —
все время напевал Женя. Еще порт Фримантл, и они выйдут в открытый океан!
— Зайдем в Фримантл, прогуляемся — там же долго будем стоять, — решил Витя. — Согласен?
— Согласен! — кивнул головой Женя.
Корабль зашел в гавань, когда темная ночь спустилась на землю. Но на берегу было много людей, отовсюду доносилась разноязычная речь.
Сошли на берег — Витя, Женя, несколько матросов, свободных от вахты. Они погуляли недалеко от порта и возвращались на корабль, когда в порту уже было пустынно, тихо.
— Все еще не верится, что это уже наш последний рейс перед отпуском, — сказал Витя другу, — а там домой! Мы поедем в твою Одессу, потом в мой Киев, а затем вдвоем в Москву. Давно я не был в Москве! Москва, Москва!
Вдруг в проходе к трапу из-за бочек они услышали тихий шепот:
— Рус! Моску!
Моску! Как часто слышали они из толпы голодных, полуголодных, изнуренных непосильным трудом, бесправных людей это слово, которое звучало, как пароль, как клич, как вера и надежда. Кто его шепчет сейчас?
Витя наклонился и увидел две маленькие детские фигурки, худые, истощенные, измученные.
— Sie sind Russ? Sie sind Russ?14 — спрашивает девочка, немного старше. — Wir sind nicht Deutsch15.
— Откуда вы? — спросил по-немецки Витя.
— Мы из Советского Союза, — быстро-быстро шепчет девочка. — Но нас не вернули, так как мы ничего не знаем, кто мы, и фамилий не знаем. Только я знаю и помню, что меня зовут Лида, а его Ясик, и мне одна девушка говорила, когда мы лежали больными, что я из Советского Союза. Откуда вы? Вы говорили — Москва! Ясик в дороге заболел. А Петер умер, его в море кинули, и Надя умерла. А Юрис, наверное, ночью умрет. Мы в трюме сидели взаперти и услышали, что здесь стоит советский корабль,— мы и убежали, когда мертвую Надю выносили. Я и Ясик. Видите, он болен, не может стоять.