Родные дети
Шрифт:
* * *
Да, он был жив, командир партизанского отряда Папуша. Его расстреливали, его вешали, его мучили в лагерях, но он остался живым. Не раз он бежал, организовывал побеги сотням пленных, создавал новые отряды и за рубежами Родины: и в Чехословакии, и во Франции, — куда только не бросала его война! И оставался живым, столько раз раненный и избитый.
Дети слушали, затаив дыхание, рассказ боевого партизанского командира и смотрели с уважением на его седую бороду, на орденские колодки и на доброе лицо. У Кати были такие же серые глаза, такие же решительные жесты, прямой взгляд.
—
Отец посмотрел на дочку. Он еще ни о чем ее не спрашивал. Боялся. Марина Петровна рассказала ему, как погибла от фашистских извергов его жена, как Катя попала в концлагерь. И ему, партизанскому командиру, страшно было расспрашивать дочь!
— А больше не будет войны? — спросила Тоня.
Катин папа взял ее тоненькую ручку и, улыбнувшись, сказал:
— Не допустим... Все честные, простые люди земли не допустят.
Он вдруг увидел на этой тоненькой ручке номер. Номер, который невозможно было уничтожить. Командир перевел взгляд на руку Кати — энергичную красивую руку девочки-подростка. Да, и у нее тоже был выколот номер. «Пока жив, не забуду ни на секунду этих ручек с номерами», — подумал он.
— Не допустим, — повторил он твердо. — Советский Союз, все честные люди мира не позволят. Вы так хорошо живете теперь! — добавил он, вздохнув.
— Папа, — сказала Катя, — а нас не всех вернули домой. Пропало много маленьких. Ты помнишь Ясика, папа? Он тоже исчез. А тетя Оля жива, с ней переписывается Галина Алексеевна, артистка, наша знакомая, она часто приезжает к нам в гости. Я не писала тете Оле ни разу. Мы так решили, пока не найдется хоть какой-то след Ясика. Папа, а как нам найти Ясика?
— Так скорее поехали к ней, расспросим... Оля... Олечка... бедная моя, — сразу вскочил отец.
Вечером они втроем — Катя, ее отец и Лина Павловна — поехали к Галине Алексеевне.
Лина часто, только выпадала свободная минутка, ездила к Тане и Галине Алексеевне. Иногда с ней ездила Тоня, или Зина, или кто-нибудь из малышей — для них это всегда был праздник.
— Мы к вам, Галина Алексеевна, с нашим гостем, — заговорила, входя, Лина. — Вы ни за что не догадаетесь, какая у нас радость!
— А вот и угадаю, — засмеялась Галина Алексеевна, — приехал кто-то из родителей? Чей? Кто? Кто это с тобой, Линочка? Заходите, пожалуйста!
Но тут к ней на шею кинулась Катя.
— Галина Алексеевна! Мой папа приехал! Мой папа жив!
А бородатый военный уже пожимал ей руку. Сколько же друзей и близких у его дочери! И Марина Петровна, заменившая им всем мать, и эта молоденькая воспитательница, которую так любят и уважают дети. А вот еще и совсем чужая женщина, артистка...
— Проходите, проходите, — быстро, как всегда, говорила Галина Алексеевна, — у нас тоже гости. Ко мне приехала моя самая близкая подруга. Она тоже воевала. Саша! В каком чине ты была? Я все время забываю. Только сейчас у нее такой скачок! От боев на фронте — бои с грудными малышами за сухие пеленки!
— Не думай, Галинка, — протягивая руку гостям, сказала Александра Самойловна, — что у нас только и дел, что пеленки. Если бы ты знала, какая ужасная история раскрылась благодаря одному ребенку из наших яслей.
— Так вы тоже с детьми работаете? — спросил Катин отец.
— Не непосредственно. Я заведующая Охматдетом, и сейчас мы столкнулись с очень трудным делом. Во время войны пропало много наших советских детей.
— Галина Алексеевна, — схватила Катя за руку хозяйку квартиры, — мы к вам и пришли поговорить об этом. Вы папе расскажите о тете Оле, об Ясике.
— Саша, это о том
— Я помню. Вы знаете, нам удалось уличить одну женщину, которая подкинула в ясли чужого ребенка, а потом пришла за ним. Она спекулировала им, а чей на самом деле был ребенок — еще не установлено. Но дело не в этом, главное в том, что органам государственной безопасности удалось установить: эта женщина во время войны была пособницей профессора Хопперта, который вывез в Германию дом с советскими детьми. Она была непосредственной помощницей еще одной темной предательницы, которая отобрала маленьких советских детей и затем также их вывезла. Через женщину с ребенком они установили связь с бандой украинских националистов — с бендеровцами. Фрау Фогель — так звали эту женщину, и теперь они с профессором в западной зоне.
— Фрау Фогель? — вскрикнула Катя. — Так она же была надзирательницей в нашем концлагере. Она даже как-то раз побила меня. Только я совсем не кричала. И Ясик пропал при ней, и Лидочка Гончарина, и еще другие.
— Да, теми Гансом и Линдой были, конечно, они, — уверенно сказала Лина. — Но где они сейчас?
Это был вечер не лирических разговоров, а воспоминаний, тяжелых, горестных.
Они все — Галина Алексеевна, Александра Самойловна, Катин отец Роман Денисович, Лина, Катя и Таня — сидели за столом и писали письма. В отдел репатриации, Оле Климкович — матери Ясика, полковнику Навроцкому и его жене, с которыми Александра Самойловна время от времени переписывалась. Он с женой и дочкой Валюшкой еще были в Берлине, в оккупационных войсках. Все, все родные дети должны вернуться домой, на свою Родину.
* * *
Дети сидели, пораженные рассказами Катиного отца, и все еще удивлялись и вскрикивали, повторяя разные детали боевых эпизодов. Вдруг Тоня спросила:
— Теперь Катя уедет от нас?
И дети насторожились, загрустили и спрашивали Марину Петровну:
— Катя останется в доме или ее заберет отец?
Ваня большой ходил и молча вопросительно смотрел на Катю. Даже Леня Лебединский прибежал на несколько минут из своей школы — по дороге ему все рассказала Лена. Правда ли, что у Кати нашелся отец и что Катя уедет с ним? Марина Петровна и сама не знала, уедет ли Катя. Ей трудно было представить своих детей без Кати, и будет ли лучше Кате где-то там, на новом месте, где она будет сама с отцом, и все заботы и хлопоты лягут на ее детские плечи... А может, и отцу будет легче, если он будет знать, что Кате живется хорошо, что она учится, одета, обута, присмотрена. Ему же еще надо самому устроиться, начать новую жизнь, а заботы о Кате будут только мешать.
Обо всем этом Марина Петровна и сказала Роману Денисовичу и Кате, когда те сидели в ее кабинете на третий или четвертый день после встречи.
Но надо было видеть, как помимо воли пальцы Кати вцепились в рукав отцовской гимнастерки и как отец еще крепче прижал к себе Катю.
— Дорогая Марина Петровна, — сказал он растроганно. — Я так вам благодарен! Разве есть слова, чтобы выразить мои чувства! Только у нас, в Советском Союзе, у детей может быть такое счастливое детство. Мы все это видим и чувствуем. Я знаю: Кате будет лучше у вас. У меня же еще ничего нет. Один-одинешенек. Надо все начинать сначала. Но теперь, когда я нашел свою дочку, мне страшно и на день расстаться с ней. Может быть, еще и придется разлучиться! Но я всегда буду знать, что у нее есть родная семья, и если меня вновь позовут на какое-то дело — я привезу ее к вам. А впрочем, как решит сама Катя... — вдруг добавил он.