Родовое проклятие
Шрифт:
Факел скоро погас, а свечной огарок не мог осветить густую темноту многочисленных переходов. Пройдя несколько коридоров и спустившись по узкой лестнице, мы все-таки решили вернуться, чтобы не заблудиться без света и не растерять друг друга.
На поверхности все сразу загрустили, Люська вспомнила свои страхи, знакомых в автобусе, родителей… Ее вяло успокаивали. Всю обратную дорогу говорили мало. Торопились, подгоняемые тревогой, передавшейся от Люськи.
Опасения подтвердились. Бабушка смотрела на меня с укоризной. А телефонный звонок Люсиной мамы совсем расстроил.
– Где
– На пруд ходили, – я старалась врать убедительно.
– Ах, вы, Маша, Маша, – услышала я в ответ, и трубка коротко запикала.
Люська смогла позвонить только на следующий день, она быстрым шепотом сообщила, что дома был скандал и ей запретили со мной дружить. Стало обидно, такого еще никогда не было. Я всегда считала, что если родители запрещают с кем-то дружить, то этот кто-то не совсем хороший человек. Себя к нехорошим я никак не причисляла.
– Как хочешь, – я попыталась быть равнодушной. Мы не виделись после этого разговора до Нового года.
Зато мы виделись с Вадиком. Каждый день. И, чем дольше мы общались, тем сильнее он сопротивлялся, а я все азартнее хотела его. Так и уехала ни с чем. Наша вымученная дружба-соревнование кто кого, была шита белыми нитками, и, казалось, все – всё знают и видят, кроме нас.
В Джезказгане выдалась на редкость длинная дождливая осень. Я уходила из дома и бродила, прикрывшись старым зонтом, у которого все время задирался край под порывами ветра. Шлепала по лужам и мечтала о Вадике. Сама себе я казалась большой мокрой жабой.
До взрослой жизни оставалось всего – ничего, оставалось пережить эту длинную осень, никак не уступающую зиме, и потом еще чуть-чуть, а там экзамены, и будет чем занять мозги.
Быстрее, быстрее, мелькайте дни и недели, не задерживайте, не толпитесь. Я ничего не жду от вас, просто проходите мимо, уносите прочь этот год, этот целый год…
21
«Любимая, еще пять дней, и я разобьюсь» – такую телеграмму он прислал мне, когда я сдавала экзамены в МАИ. Отец привез меня в Москву и оставил на попечение бабушки Маши. Маша уехала на дачу, и я была предоставлена сама себе.
Учебник по физике я обычно читала в скверике у Большого Театра, там мы встречались с девочкой из параллельного класса – Ритой, она тоже поступала в Энергетический. Правда, у нее не было московской бабушки, и она жила в общежитии.
Мы как-то сдружились, гуляли вместе, даже один раз были в ресторане, совсем по взрослому.
В тот день я ждала ее, чтобы пойти в кино. Скамейки были заняты, поэтому я устроилась на бордюре фонтана и, по обыкновению, читала свой учебник. Вот интересно, я изучила эту книжку вдоль и поперек, я с ней не расставалась, я открывала ее в любую свободную минуту, когда была возможность почитать, но текст проходил сквозь меня, не задерживаясь, что называется – не цепляя, как будто в моей голове отключили тот участочек, который отвечал за память. Точнее, так: я запоминала все маловажное, незначительное и ненужное: голубя, который садился мне на плечо, едва я устраивалась на скамейке, маленького пузатого мужичка, приставшего ко мне на улице с предложением сняться в кино, молодого негра, преследовавшего
Я думала о Вадике, все время думала о нем: вспоминала, представляла, мечтала… И Москва с ее шумными улицами, залитыми солнцем, людьми и машинами, с ее экзаменами, этажами, метро, с площадями, башнями и парками, казалась мишурной, ненастоящей, грандиозной настольной игрой, правила которой проходили сквозь меня, как параграфы задачника по физике.
– Привет, – сказал парень, садясь на край фонтана справа от меня.
– Привет, – легко ответила я, повернув к нему голову и улыбнувшись. А слева сел второй и тоже тихо сказал «привет». Оба – мальчишки, мои ровесники, черноволосые, не русские. Только мы тогда не делились на русских и не русских и не умели бояться.
– Меня зовут Бесхан, – сказал тот, что справа, – а его – Алик, – кивнул он на друга. Я посмотрела на Алика; от неожиданности, открыла рот и поперхнулась «очень приятно»: Алик был очень похож на Вадима, как будто они родились в одной семье, имели общего предка, и…
– Ребята, а вы откуда? – спросила я.
– Мы чечены, – важно ответил Бесхан, – а ты?
– Я?
– Ну, то, что ты русская, понятно… А сама москвичка? Зовут как?
– Маша. Нет, не москвичка, я из Казахстана приехала.
Бесхан засмеялся:
– На казашку не похожа. У них глаза вот такие, – он растянул пальцами уголки глаз к вискам, так что остались узкие щелочки.
Мне тоже стало смешно:
– Во-первых, не у всех казахов такие глаза как ты показал, во-вторых, мои родители живут в Казахстане, уехали туда давно, еще после института. А в Москве у меня бабушка…
– Значит ты Москвичка, – заключил Бесхан. Я пожала плечами.
– Учишься? – не унимался парень.
– Нет, только поступаю.
– Правда! Мы тоже экзамены сдаем. Ты куда?
– В Авиационный.
– А мы – в технологический.
Он так и сыпал вопросами, чтобы быть вежливой я повернулась к нему, оставив прообраз моего Вадика – молчаливого Алика за спиной и на время забыв о нем. Бесхан тоже развернулся ко мне лицом, и тут я увидела, что его левый глаз закрыт бельмом, я снова вздрогнула, но подавила в себе этот испуг, чтобы не обидеть парня.
Пришла Рита. Мы долго гуляли в тот вечер. Сначала ходили в кино, где наши кавалеры заплатили за билеты, а потом чинно сидели рядом с нами и смотрели «Москва слезам не верит».
Потом провожали Риту, и только в начале первого ночи втроем доехали в Измайлово, стояли в подъезде бабушкиного дома и говорили, говорили…
– Ребята, вы в метро не попадете, – мне удалось убедить их поторопиться, и, прощаясь, я чмокнула обоих в щеки.
Я почти заснула, когда раздался телефонный звонок. Это мои кавалеры решили пожелать мне спокойной ночи. Бесхан вроде бы в шутку сказал:
– Алик в тебя влюбился. Лежит на кровати, лицом к стене, я думал, он онанизмом занимается, а он плачет…