Родовое проклятие
Шрифт:
И он рассказал о замке на холме, о храбром рыцаре на белом коне. О королеве-воительнице, искусно обращавшейся с луком и мечом, которая летала по небу на золотом драконе.
Как все красиво, подумала Мира, и как выразительно! Она будто наяву видела все, о чем рассказывал Коннор.
И она снова погрузилась в сон с улыбкой на лице, а голова ее покоилась на его плече, как на подушке.
Понадобилось три дня, чтобы Мира начала бодрствовать больше, чем спать и лежать в постели. В первый день она с утра до вечера пробыла в кровати, на диване или выполняя мелкие поручения Брэнны. Но ко второму
А еще она извинилась перед коллегами.
К третьему дню Мира почувствовала, что вновь обрела себя.
Это было такое чудесное чувство, что она вывозила навоз и все время пела.
– Тебе впору с Адель [13] соревноваться, – заметила Айона.
– У нее великолепный голос. – Мира помолчала и улыбнулась подруге, которая стояла, опершись на распахнутую дверь денника. – Знаешь, я никогда не понимала этого выражения: спасибо, хоть здоровье есть. Я ведь по-настоящему и дня в своей жизни не болела. Во-первых, конституция крепкая, а во-вторых, в лучших подругах – ведьма с выдающимися целительскими способностями. Только теперь, когда свалилась, и начинаю понимать, что значит снова быть на ногах. Ценить здоровье.
13
Английская певица, композитор и поэт, исполняющая поп-джаз, соул, блюз.
– Выглядишь ты прекрасно.
– А чувствую себя еще лучше.
Мира выкатила тачку из стойла, и Айона вошла туда, чтобы вымести грязь. Поменявшись местами с подругой, Мира огляделась, желая убедиться, что они одни.
– Поскольку мне уже лучше, может, расскажешь, насколько все было ужасно.
– А ты что, ничего не помнишь? Тебе же все это уже рассказывали – сразу как ты пришла в себя.
– Нет, я помню. Я имею в виду – насколько все было плохо, Айона? Насколько он был близок к тому, чтобы меня умертвить? Я не хотела раньше спрашивать у Брэнны с Коннором, – добавила она. – Но теперь я на ногах и вот, спрашиваю у тебя. Мне кажется, если я буду знать всю правду, то мое исцеление можно будет считать законченным.
– Было очень плохо. Мне с таким раньше сталкиваться вообще не приходилось. Честно говоря, подозреваю, что и остальным тоже, но они лучше меня знали, что в таких случаях делать. Насколько мне известно от Брэнны, самые критичные – первые минуты. Чем глубже ты погружалась, тем сложнее было бы тебя оттуда вытащить. И тем вероятнее… понимаешь, мозг мог пострадать.
– То есть мне грозило помешательство.
– Вроде того. Потеря памяти. Психоз. Брэнна говорит, все решило то, что Коннор так быстро до тебя добрался.
– Значит, он спас меня от смерти. И от безумия.
– Да. После этого все решили следующие час или два. Брэнна точно знала, что делать – или очень убедительно блефовала, отдавая указания нам с Коннором. Я не понимала, насколько испугалась, пока мы всего не закончили. А сначала… надо было действовать – и я действовала. Потом примчался Фин, и это очень помогло. И еще Бойл. Он сидел и держал тебя за руку на
– Ты из-за меня сейчас расплачешься. Я не хотела, прости!
– Нет, нет, все в порядке. – Айона смахнула слезы, и они вместе вскрыли новый тюк соломы. – Ты стала розоветь, а Бойл сказал, что твои пальцы чуть шевельнулись у него в руке. И только тут я осознала, насколько перепугалась. Только тогда, когда, по словам Брэнны, худшее было позади.
– Он меня глубоко усыпил, – сказала Мира, разрыхляя солому вилами. – Очко в его пользу.
– Может быть, но мы вернули тебя к жизни, и вот ты здесь, расстилаешь свежую солому в очередном деннике. Это уже больше, чем одно очко в твою пользу.
Во всем можно найти что-то хорошее, подумалось Мире. И Айона это умеет. А может быть, и ей пора начать воспринимать мир по-другому?
– И я собираюсь оставить преимущество за собой. Буду больше тренироваться с мечом. Мне требуется больше практики.
Практика, подумала она, переходя к следующему деннику, мне нужна во многих вещах.
Коннор тоже занимался уборкой, такой, какую он обычно делал в конце рабочего дня. Птиц надо кормить и, как и в конюшне, регулярно чистить их клетки и вольеры. Согласно его личному графику, сейчас пора было чистить и дезинфицировать то, что называлось ястребиной ванной.
Коннор жаждал физического труда. Потребность в чисто механической, бездумной работе он ощутил в последний день болезни Миры. Ему было трудно сохранять спокойствие ради нее, нарочито бодриться, чтобы поддержать ей настроение, когда она была так ослаблена и измучена. И так не похожа на саму себя.
Одним женщинам даришь цветы или шоколад. Мире же – при том что букетик или конфеты тоже не исключались, – легче было угодить деревенскими новостями и пересудами или же рассказом о работе, о людях, появляющихся в школе ловчих птиц или на конюшнях.
И он делал все, чтобы у нее не было недостатка в свежих новостях. Садился, задрав сапоги, поднимал стакан пива и потчевал ее рассказами, в которых он нередко что-то присочинял, а то и выдумывал все от начала до конца.
Но главное его желание состояло совсем в другом. Он жаждал выследить Кэвона, каким-то способом выманить его на свет божий из его логова. А потом вызвать ветер такой силы, чтобы у колдуна затрещали кости и застыла в жилах кровь.
Жажда мести пылала в нем так сильно, что иссушала его.
Но он был осторожен, предельно осторожен.
Такие мысли вертелись у Коннора в голове, пока он драил лохань под пристальными взорами сидящих на насесте птиц. Но знать и чувствовать было далеко не одно и то же. И он надеялся физическим трудом выжечь из себя эту жажду мести.
Потом он увидел Миру, увидел, как она идет через широкий, засыпанный гравием двор. Он бросил все и поспешил ей навстречу.
– Что ты себе думаешь – расхаживаешь одна? – накинулся он на нее.
– То же самое я могу спросить у тебя, но поскольку ответ мне известен, то я лучше промолчу. Меня Айона с Бойлом подвезли, они отправились в Конг выпить пива и поужинать, так что одна я ни минуты не была – как и в данный момент.