Рок И его проблемы-2
Шрифт:
— Нет, — согласился я.
— Объясняю, — сказал дед, разжигая сигарету. Я тоже последовал его примеру. — Вот, к примеру, в этой речке вода соленая. Факт?
— Да.
— Или внучка моя, захочет, дома у мамы оказывается, захочет, у деда в гостях. Так?
— Так дедушка, — согласилась радостно Ксюша, — я у тебя на каникулах. И мама знает.
— Милиционеров на том берегу нет, ни одного. А там человек двести в поселке живет, или, даже, триста… И война у них какая-то там. Говорят, страшная война. Братоубийственная… Лапа, ты слышала дома что-нибудь про войну?
— Ничего не слышала. Я же говорила
— А там только об этом и судачат… Понимаешь, к чему клоню?
Я, может быть, понимал, но только не очень. Я был сыт, курил свои сигареты, — и какое-то напряжение, в котором долго пребывал, как бы опало с меня. Так что, какие-то мудреные вещи, которые дед пытался объяснить намеками, я, может быть, и не воспринимал до конца.
Но, на всякий случай, кивнул.
— А ты никого не убивал, — сказал дед. — По глазам вижу… За что же тогда срок получил?
— Я так, без срока, — сказал я.
— Так вот, о чем тебе пытаюсь растолковать, — сказал дед и хитро посмотрел на меня. — Если ты чего там забыл, или переиначить что хочешь, к прежней жизни вернуться, — тебе не на поезд нужно. Который — в Москву.
— А куда?
— Обратно. Вот куда… Потому что там, — показал он рукой куда-то далеко за стену своей избушки, наверное, в сторону железнодорожной станции, — там все другое.
— Он к деньгам относится, как я, они для него, — ничто, — сказала Маша.
Полковник и Иван с одинаково озабоченными лицами сидели рядом и смотрели, как она собирает сумку.
— Это, может быть, хорошая, положительная черта характера, — сказал Иван. — Но до конца я не уверен… Хотя, конечно же, если судить по тебе, это бывает не всегда плохо.
— Какие еще положительные черты вы в нем заметили? — спросил Гвидонов.
— Я что вам, психиатр, разбираться в таких тонкостях, — сказала Маша. — Еще раз повторяю: будет лучше, если я поеду с ним одна.
— Кому будет лучше? — тактично спросил полковник.
— Машка, — поддержал полковника Иван, — пригласили-то нас всех… И младшего брата, и друга семьи. С чего это ты решила удовольствие получить одна? Я не понимаю.
— С того, что я объясняю, а вы все время делаете вид, что вы не андестенд.
— То есть, — приставал опять Иван, — ты хочешь сказать, что если он начнет покушаться, в один прекрасный момент, на твою женскую честь, ты эту самую свою женскую честь сможешь без труда отстоять, без нашей помощи? Это ты хочешь сказать?
— Какая еще женская честь! — так разъярилась Маша, что даже побелела от злости. — Что за ерунду ты городишь!.. Копался, копался где-то там, и откопал какую-то женскую честь. Где ты ее видел?
— То есть, ты хочешь сказать… — испуганно произнес Иван.
— Я хочу сказать, — стала кричать на него Маша, — что он может есть детей на завтрак!.. Таких, как ты!.. На завтрак — маленьких мальчиков, а на ужин — маленьких девочек, — жареных или запеченных в тесте!
— Каких детей? — спросили полковник и Иван в один голос.
— Обыкновенных, — уже спокойным голосом, будто бы не сорвалась только что, ответила Маша. — Самых обычных… Кто ему запретит, кто его выпорет, кто поставит в угол? Для него деньги ничего не значат, он из другой категории. Вы, про эту категорию, слыхом ничего не слыхивали!.. Следовательно, должно быть нечто, что
Она опять пододвинула ближе сумку, и стала укладывать туда цветные маечки, пакетики с колготками, и прочую женскую бижутерию.
— Ты, как хочешь, — сказал Иван, и в голосе его прозвенело железо. Пусть не сталь, но звенело, это было даже странно. — Ты, как хочешь, но я тебя одну не брошу. Пусть жрет, если ты не наврала… Лучше уж сожрет он, чем сожрет моя собственная совесть.
— А я — за компанию, — рассудительно сказал полковник. — Тем более, мне нужно переговорить с Михаилом.
— Да вы, на самом деле, ничего не понимаете, — сказала Маша. — Дундуки!
И было видно, что обиделась она не на шутку.
Так и вышли втроем на улицу, — где их поджидал длиннющий белый «хаммер» и «джип» сопровождения, — словно бы не замечая друг друга. Но сумку Маша доверила тащить Ивану, не стала напрягаться сама.
— Что она туда напихала, — бурчал Иван сумке, — развлечений-то на пару-другую дней. Двое трусов, запасные носки, тапочки. Все, что нужно… Нет, обязательно засунет туда какой-нибудь тренажер с гантелями…
Но, впрочем, вежливый до предела мужик тут же перехватил у него эту сумку, и, на двух руках, как величайшую драгоценность, опустил в багажник «хаммера».
Всю дорогу, пока ехали, а это получилось минут сорок, они не сказали друг другу ни слова.
Гвидонову нравилось молчать. Он сидел, поставив палку между ног, и положив на нее руки. Сидел и вспоминал часы у себя в кабинете, их неспешный вечный ход, как он часто слушал его, закрыв глаза и вот так же не шевелясь.
Нет ничего вечного. Все когда-нибудь заканчивается. Может жизнь, специально устроена так, чтобы в ней не было ничего вечного. Иногда бывают моменты, когда невозможно понять, как устроена эта самая жизнь. Когда догадываешься, что ничего про нее не знаешь. Но молчать, ему нравилось, — и без того, столько уже сказано всяких слов… Жаль, что засветилась квартира. Теперь туда нельзя возвращаться. Но у него есть еще одна… Это утешало.
Иван же жалел о том, что который раз пропускает курсы английского языка. И вообще бросил школу… Не велика, конечно, беда, — ничему хорошему в школе научиться невозможно, всех там косят под одну гребенку, и преподает одна сплошная Марья Ивановна. Которая за тридцать лет педагогической деятельности вызубрила свой предмет наизусть. А что там, от него справа, или от него слева, — не знает, и знать никогда не захочет.
Но учиться необходимо, — через недельку, когда они освободят Мишку и вернутся, нужно записаться в какую-нибудь, на Полежаевской, чтобы закончить без проблем девятый класс. А в Кембридж, — уже с сентября.