Рокоссовский: терновый венец славы
Шрифт:
– Да вот все как-то не так. Я давно собирался...
– Нет, нет, Костя, ты не беспокойся, - перебила его она.
– Мы живем нормально. Ты не думай... — У Валентины на глаза навернулись слезы.
– Ты меня извини.
Рокоссовский пристально посмотрел на Круглову и опустил голову.
– Извини, это пройдет, - говорила она, вытирая платком глаза.
– У всех женщин глаза на мокром месте.
Рокоссовский глянул на часы.
– Валюта, мне пора.
Они вышли из-за стола. Валентина взяла под руку маршала и подвела его к выходу. Она помогла ему
Они с минуту стояли молча и смотрели друг на друга.
– Береги нашу малышку, - ласково произнес Рокоссовский.
– Я буду вам звонить.
– До свидания, — Валентина резко отняла руку. Он нагнулся, поцеловал ее в щеку и вышел. Накрапывал дождь. Он прошел через густую тьму, покрывшую двор, и на освещенной тусклыми фонарями улице сел в машину.
На следующий день после приема дачи Рокоссовский объявил, что есть возможность поехать в санаторий в Сочи и что он настроен воспользоваться этим случаем. Юлия Петровна, словно догадываясь о его душевном надломе, отказалась ехать с ним в Сочи под видом занятости - у дочери большая нагрузка в институте и ей надо облегчить домашние заботы.
Рокоссовский для приличия пожал плечами, развел руками, но уговаривать жену не стал. О если бы знали его домашние, как ему хотелось теперь побыть одному! Вроде бы летел домой на крыльях, а встретился с Валентиной и Наденькой, и к семье появилось стойкое равнодушие. Он будто очнулся от тяжелого сна, открыл глаза и увидел, что его словно подменили. Ему даже стало стыдно глядеть в глаза жене, дочери, не хотелось приходить домой.
Тайный голос говорил ему, что отдых, морской климат, плавание, общение с новыми людьми вернут его в семью и он вновь будет по-прежнему счастлив.
Не прошло и пяти суток, как он уже был в Сочи, в двухместном номере санатория. Разложив свои вещи по шкафам и тумбочкам, он вышел на балкон.
Второй месяц осени подходил к концу, а здесь, в Сочи, продолжался бархатный сезон. Он с содроганием вспоминал промозглую московскую осень с ее черными тучами, сумрачными влажными днями и восторженно смотрел на бирюзовое теплое небо, на раскаленный шар солнца, полыхавший над самым морским горизонтом. Яркие лучи заходящего светила, отражаясь от поверхности воды, заливали кипящими искрами длинный шлейф морского пути от самого горизонта до зеленого мыса, раскинувшегося у подножия санатория.
Отсюда, с высоты, море выглядело огромным и синим, словно поле, густо засеянное льном и васильками.
Поужинав, Рокоссовский вышел во двор санатория. Отдыхающие неторопливо гуляли по дорожкам среди пальм, тропических вечнозеленых деревьев и украдкой бросали на него взгляды - то ли любуясь его высокой стройной фигурой, затянутой в белый, спортивного покроя костюм, то ли узнавая в нем марша-ла Рокоссовского.
Чтобы не мозолить людям глаза, он вышел за ворота и поднялся на каменистую площадку, с которой город и море были видны как на ладони. В распадках, на склонах
Он представил себе, как отдыхают семейные пары, радуются жизни, праздничные застолья, женские возгласы, смех, звон фужеров, песни...
Уже поздно вечером он шел к себе в номер, прислушивался к своим шагам, к голосам влюбленных, хрусту гальки под ногами и приходил к неутешительному выводу: этот отдых не принесет ему желанного облегчения.
Он зашел в номер, принял душ, а спать не хотелось. Он открыл холодильник, взял бутылку боржоми. Шипучая струя заиграла на дне стакана и, пока он пил, приятно щекотала горло.
– Рокоссовский вновь вышел на балкон. Из тишины ночи едва доносился шорох прибоя. Он думал о разных событиях, о своих делах в группе войск, но этих размышлений хватило ненадолго... «Невозможно уйти от самого себя» - подумал он.
– Все то, что с тобой происходит, не вылечить ни лекарствами, ни самовнушением. Вновь обрести семью ты сможешь только тогда, когда между женой и тобой произойдет разговор начистоту. Чем дольше я буду скрывать от нее правду, тем глубже будет становиться пропасть между нами*.
Он начал вспоминать, как он сухо попрощался с женой, когда уезжал в санаторий. Ему показалось, что Юлия Петровна вела себя не так, как обычно, избегала его взгляда и вроде бы хотела что-то сказать на прощание, но передумала и, сдерживая слезы, отвернулась. -
Он зашел в номер, закурил и уставился на телефонный аппарат. Теперь он был во власти одного желания - немедленно переговорить с женой и рассказать ей все. Какое жена примет решение, так и будет, но дальше играть с ней в прятки он не в силах. Что бы ни случилось, но он должен освободиться от этой непосильной душевной ноши.
Рокоссовский жадно затянулся, отложил дымящуюся папиросу в пепельницу и набрал номер телефона.
– Я слушаю, - ответила усталым голосом жена.
– Ты скажи, Юлия, Ада дома?
– Нет, их факультет продолжает работать в каком-то подмосковном колхозе на уборке картошки.
– Она скоро вернется?
– спросил Рокоссовский, чтобы как-то заполнить паузу и приступить к тяжелым объяснениям.
– Дней через десять.
– Пусть поработает. Это ей на пользу.
– Как ты доехал?
– Хорошо.
– Почему не спишь?
– Да вот, не спится.
– Почему?
– Знаешь, Юленька, я не могу больше так, - сказал Рокоссовский взволнованным голосом.
– Нам надо с тобой откровенно поговорить. Я перед тобой виноват, ты должна все
знать.
– А я и так знаю, - тихо ответила жена.
– Что ты знаешь?
– настороженно спросил он.
– Я знаю, что у тебя была другая женщина, что твоей дочери уже пять лет и ее зовут Надеждой.
Рокоссовский замолчал и затянулся папиросой.