Рокоссовский: терновый венец славы

Карчмит Анатолий Андреевич

Апрель был на исходе. Рокоссовский сидел в госпитальном халате на скамейке под липой и любовался тюльпанами. За этой клумбой он наблюдал уже более десяти дней. Он приходил сюда рано утром, когда легкий весенний морозец укладывал на землю тюльпаны вповалку, словно сильный противник своих врагов на поле боя. Он любил наблюдать, как появлялись первые лучи солнца и тюльпаны оживали: они почти незаметно просыпались, поднимались, поворачивали свои желто-красные головки к солнцу и вскоре радовали глаз стройными зелеными ножками.

Природа - вещь беспокойная: она давала

отдых телу и тревожила ум. Он не переставал удивляться царству природы. После почти двухмесячного лечения в нем вновь появилось прежнее ощущение жизни. Забота врачей И крепкий от природы организм мало-помалу восстанавливали силы, хотя опасное и тяжелое ранение давало о себе знать: боли в позвоночнике немного утихли, но они не прекращались ни днем, ни ночью.

Рокоссовский глянул на часы: было половина двенадцатого. К нему подошла сестра.

– Константин Константинович, вас просят зайти в палату. К вам прибыл гость.

– Алексей!
– воскликнул Он, войдя в палату.

– Костя, дорогой!
– Лобачев обнял друга, поцеловал.
– Ну как ты тут? Как себя чувствуешь?..

– Пошел на поправку. Хотел к маю направиться в войска, но врачи воспротивились. Упрямые как черти!

– Костя", спешить не надо. Это не тот случай, когда нужно торопиться.

– Понимаешь, Алексей, я больше устаю от безделья, чем от лечения, - улыбнулся Рокоссовский.
– Расскажи, как там наши дела?

– Понимаешь, Костя, обстановка на советско-германском фронте сложилась не в нашу пользу. Продолжительное затишье взорвалось ожесточенными боями. Крымский фронт трещит по всем швам. Под Харьковом положение не лучше.

– А как наша армия?

– Штаб армии уже не в Сухиничах. Малинин отгрохал КП в лесу. Хороший мужик Михаил. Я все время удивляюсь его работоспособности.

– Повезло нам с начальником штаба.

– Армия отбросила немцев до Жиздры. Тактика, которую мы начали применять при уничтожении опорных пунктов, полностью себя оправдала, - продолжал Лобачев.
– К сожалению, есть потери. Тяжело ранен командир дивизии Еремин.
– Он посмотрел в глаза Рокоссовскому - говорить, не говорить?

– Говори, Алексей, я все равно узнаю, - понимающе произнес Рокоссовский.

– Убит командир дивизии Герой Советского Союза Кравченко. Совершенно глупая смерть.

– Разве умные смерти бывают?

– Да что мы все о делах, о службе, - спохватился Лобачев.
– Ты семью нашел?

– Пока нет. Написал письма во все концы. Если живы -'найдутся.

Зашла сестра:

– Лечащий врач просит посетителя через десять минут покинуть палату. Больному предстоят процедуры.

– Сестричка, милая, принеси два стаканчика, - попросил Рокоссовский. Через минуту появилась сестра, поставила на стол стаканы, улыбнулась и вышла.

– Понимаешь, ко мне иногда наведываются писатели, артисты и обязательно что-нибудь приносят.
– Рокоссовский открыл тумбочку и достал бутылку коньяку.
– Не обходится и без таких подарков. Мне баловаться этим зельем нельзя. Но ради друга сегодня разговеюсь.

Вскоре Лобачев ушел, и Рокоссовский

остался в палате один. Его охватили невеселые мысли. Подумать только, такие события разворачиваются на фронте, а он сидит а этой роскошной госпитальной палате и бездельничает. Теперь его заботило лишь одно: как быстрее вырваться из госпиталя и оказаться на передовой.

Он подошел к окну, закурил. В очередной раз оживали в памяти лица фронтовых друзей, с которыми можно смело идти в огонь и в воду. Он часто видел их во сне и даже слышал голоса то Малинина, то Орла, то Казакова... Целый день прошел под впечатлением разговора с Лобачевым.

Уже поздно вечером, вернувшись с прогулки, он уселся в кресло, начал перелистывать газеты, затем отложил их в сторону. В палате было тихо, а на душе тоскливо. На тумбочке ритмично тикал будильник, на дежурном пункте кто-то громко говорил по телефону, по коридору провезли стонущего больного.

Он вспомнил первые дни пребывания в госпитале. Его осмотрели известные ученые-медики. Строгий приговор: ранение тяжелое - пробито легкое, у позвоночника застрял осколок, который в Козельске не смогли удалить. Точки зрения специалистов разделились. Одни ратовали за операцию, а другие утверждали, что хирургическое вмешательство опасно - можно задеть физически важные центры и сделать человека инвалидом на всю жизнь. Последнее слово было за ним. «Раз организм не может жить без железа, то так тому и быть - оставьте осколок в покое», - сказал он тогда, вызвав одобрение у противников операции. И вот теперь этот военный сувенир остался у него на всю жизнь.

Время шло к полуночи, и дежурный врач, обходя палаты, попросил Рокоссовского лечь в постель.

2

Еще одну неделю проскучал Рокоссовский в госпитале. Его самочувствие подсказало окончательное решение: через день-два он должен покинуть госпиталь - хватит, и так провалялся здесь более двух месяцев. Накануне ему принесли из пошивочной Военторга новую, с иголочки, форму. Он прикрепил свои многочисленные ордена, три нашивки за ранения, надел китель и подошел к зеркалу. На него смотрел бодрый, моложавый, уверенный в себе генерал-лейтенант. «А что, ничего себе мужик*, - подумал он и, улыбнувшись, повесил форму в шкаф. Весь день он был как на иголках, а к вечеру, когда наступила в госпитале'тишина, его снова заела скука. Он неожиданно дли себя пришел к выводу: есть два врага человеческого счастья -боль и скука. Как только боль уходит и ты не занят ничем интересным и полезным, то тебя тут же начинает изводить скука-

Основное лекарство от этой беды в его случае - возвращение к своим друзьям на передовую. Чувством мести за поруганную фашистами землю, за униженный и оскорбленный народ он был насыщен, как губка.

Сегодня, 23 мая 1942 года, он, как обычно, поднялся рано. В 16 часов этого же дня состоится консилиум врачей, где должна прерваться его госпитальная одиссея.

После завтрака, чтобы скоротать время, Рокоссовский надел форму и вышел за ограду госпиталя.

Из-за леса уже выплыло солнце и обливало все вокруг мягким светом.