Роковая тайна сестер Бронте
Шрифт:
Шарлотта навешала Патрика Брэнуэлла реже, чем это делали ее сестры. Она никак не могла найти в себе силы простить несчастному стремительного распада его личности. Однако в черед своей вахты Шарлотта Бронте исполняла сестринский долг ничуть не менее исправно, чем младшие барышни Бронте.
…Как-то раз, когда у постели больного собрались все три сестры, их незадачливый подопечный пребывал в особенно скверном расположении духа. Он извергал несусветную ругань, щедро обливая грязью всех, кого ни попадя. Прежде всего, досталось злополучной миссис Робинсон, которую самый праведный грешник
— Это все вы! — в неистовстве вопил Патрик Брэнуэлл. — По вашей вине я так несчастен! Вы сломали мне жизнь! Только вы одни, слышите, вы одни виноваты во всем!
— Братец, милый, опомнись! — в испуге пыталась вразумить его Энн, — В чем мы пред тобою виноваты?
— В чем виноваты, спрашиваешь? — продолжал свирепствовать «милый братец». — Сейчас скажу, в чем вы виноваты, жалкие тихони! Вы виноваты в том, что я стал таким ничтожеством. Таким, каким вы видите меня сейчас — никчемным протухшим червяком, нет, хуже — разложившимся слизняком! Я никогда не прошу вам этого! Слышите! Никогда!
Сестры сидели тихо, понурив головы и погрузившись в недоуменное молчание.
— Это вы свели меня с этой злосчастной женщиной, будь она неладна! Вынудили у нее работать — все это вы! Если бы мои заботливые сестрички не лезли из кожи вон, чтобы пристроить меня к делу, я даже и не ведал бы о ней! — в голосе пасторского сына слышались невыразимая боль и отчаяние. — А теперь посмотрите на меня! Взгляните хорошенько, каким я стал! Жалкое, омерзительное ничтожество! И это я! Я, подававший такие надежды!
Немного помолчав, пребывая в какой-то странной рассеянной задумчивости, Патрик Брэнуэлл продолжал:
— Мне было суждено блестящее будущее, потому что я во сто крат способнее всех вас! Слышите вы? Я способнее всех троих вместе взятых. Да если сложить все ваши ничтожные способности воедино, они не пойдут ни в какое сравнение и с крошечной толикой моего таланта!
— Это верно, — печально промолвила Шарлотта, ничуть не лукавя. Ей вдруг вспомнилось, сколь безудержным было воображение Брэнуэлла, сколь быстрой и искрометной была его смекалка, когда в юные годы они с братом слагали легенды и саги о достославной фантастической Ангрии; сколь безукоризненно точной была его кисть, запечатлевшая некогда поистине великолепный портрет Эмили.
— Я мог бы сотворить сотни, тысячи бесценных шедевров и прославить наш скромный род в веках! — не унимался гибнущий гений. — А вместо этого мне суждено было встретить Ее, чтобы, ненадолго окунувшись в море блаженства, тут же неизбежно покатиться в омут безвестности и позора!
Патрик Брэнуэлл окинул сестер быстрым взором, в котором, к огорчению пасторских дочерей, светилась угрожающая смесь гнева и презрения.
— И вот, в то самое время, как я все больше и больше увязал в этой пропасти, мои ненаглядные сестрички стремительно, шаг за шагом поднимались к заветной вершине Олимпа, которая должна была
Пасторский сын снова взглянул на сестер. Гнев и презрение, еще несколько мгновений назад полыхавшие в его взоре, сменились исполненной болью и горечью неподдельной обидой. Теперь он говорил тихо; в каждом слове его ощущался колкий укор:
— Вы ведь даже посмели скрыть от меня, что публикуете свои вирши. Ничего себе сестринская любовь и доверие! Вы, отринув земные соблазны, тайком строчите романы. Мне же запросто позволили увязнуть в зияющей своей устрашающей чернотою трясине этих самых злополучных соблазнов — будь они трижды прокляты. И вы совершенно спокойно смотрите на то, как моя бренная голова покрывается грязной болотной топью, которая со временем, несомненно, обрастет непроницаемым мхом безвестности! А вы, достигнув наконец сияющей божественным светом вершины, будете взирать на этот леденящий душу ужас со снисходительной улыбкой!
— Патрик Брэнуэлл! Это уж слишком! — решительно отрезала Шарлотта, и щеки ее запылали гневным румянцем.
— Вы поступили со мной очень скверно. Принести в жертву, словно загнанного агнца, мой несравненный талант, присвоить себе мою славу — разве это не верх жестокости? Вероятно, вы таким образом отыгрались на мне за свои собственные неудачи в личной жизни. Но, даже допуская подобное объяснение, расклад получается неравным. Не кажется ли вам? Вы умрете старыми девами, но на пике славы, я же безвременно сгину в пучине страданий и забвения.
— Но, Патрик, — робко сказала Энн, — возможно, мы и в самом деле в чем-то перед тобой виноваты, хотя ты и не спрашивал ничего про наши творческие планы и тебя вроде бы совсем не интересовал факт публикации наших романов. Все мы искренне раскаиваемся пред тобою и просим прощенья. И все же ты должен признать, что в том, что теперь с тобой происходит, немалая часть и твоей собственной вины.
— Ах, сестрица! — иронично заметил Патрик Брэнуэлл. — И это говоришь мне ты?! Ведь именно благодаря тебе я и попал в этот проклятый Богом особняк, чтобы встретить в лице его коварной хозяйки свою верную погибель!
Пасторский сын снова замолчал; теперь черты его заметно смягчились, и весь его облик выражал смирение и неподдельную нежность. Сестры были ошеломлены столь резкой сменой настроения своего нерадивого братца, который, без сомнения, мог бы соперничать с флюгером.
— И все же я вас прощаю! — великодушно изрек он. — Ведь как-никак вы — мои родные сестры. Само искусство связало нас навеки неразрывными кровными узами! — с пафосом закончил достославный представитель мира своенравных античных муз.
На другой день Патрик Брэнуэлл пребывал в более благодушном расположении. Он горько раскаивался в давешнем всплеске чувств и смиренно просил у сестер прощения. Пасторские дочери с готовностью его простили. Спустя некоторое время Шарлотта и Эмили отлучились по делам, а Энн, чей черед был нести вахту, осталась возле брата.
— Дорогая сестрица, — обреченно вздохнул пасторский сын, — нынче с утра я отчаянно размышлял о своей бренной жизни. Но так и не смог постичь, где, на каком ее этапе я оступился. Быть может, ты, сестра, подскажешь мне это, а заодно разъяснишь, в чем моя ошибка.