Роковая тайна сестер Бронте

Митрофанова Екатерина Борисовна

Эпизод с первоцветом занял, вероятно, не более нескольких секунд, являя собой весьма наглядный пример того, как, казалось бы, мелкие, незначительные происшествия в жизни человека порою становятся для него событиями необычайной важности. Эта короткая безмолвная сцена в считанные мгновения поведала пасторской дочери о том, чего не в состоянии выразить самые пылкие медовые речи.

Тем временем юный джентльмен театральным жестом раскрыл зеленую книжечку и выразительно прочел:

Я пел доселе, как утратил Рай Преслушный человек; а днесь пою, Как

Рай людскому роду возвратил Престойкий Человек, что всяк соблазн Отверг и, Соблазнителя презрев Лукавого, осилил и попрал; И в пустошах воздвигся вновь Эдем. [23]

23

Фрагмент из поэмы Джона Мильтона «Возвращенный Рай». (Цит. в пер. с англ. С. Александровского.)

…Энн слушала дивный голос — как ей казалось, исходящий свыше, — затаив дыхание, стараясь не упустить ни единого слова. Завершив первую часть поэмы, юный викарий остановился, неторопливо перевел взгляд на девушку и мягко спросил:

— Вам знакома эта вещь?

— К сожалению, нет, — ответила она с печальным вздохом. — Но, вероятно, я не ошибусь, если скажу, что ее автор — Джон Мильтон. Верно?

— Верно, — ответил пораженный викарий. — Это поэма Мильтона «Возвращенный Рай». Но как вы догадались?

— Нет ничего проще! — воскликнула Энн, рассмеявшись. — Во многих случаях можно безошибочно установить авторство: достаточно лишь всецело проникнуться стилем и образным языком сочинения; аналогии с тем, что было прочитано ранее, возникают непроизвольно, сами по себе. И на основе всевозможных ассоциаций в сознании человека происходит непостижимое для его понимания мистическое действо. Это таинственное слияние воедино души и разума. В результате столь дивного единения и устанавливается авторство, ослепляющее наш внутренний взор чистым Божественным Сиянием, словно бесконечное золото, возникшее из пыли.

При этих словах лицо пасторской дочери озарилось невероятной красотою, идущей словно бы откуда-то изнутри и поразившей юного викария до глубины души.

— К тому же, — продолжала девушка, увлеченно погруженная в собственные сладостные мысли, — в данном случае авторство уже изначально было для меня совершенно очевидным: ведь Джон Мильтон — мой любимый поэт!

— Как? — удивился молодой человек. — Вы любите Джона Мильтона и обошли вниманием эту поэму?

— Справедливый упрек, — заметила Энн с печальным вздохом. — Я могу оправдаться лишь тем, что этой вещи нет ни в нашем доме, ни в фонде той библиотеки, которую мы с сестрами и братом регулярно посещаем. Так что я имела счастье наслаждаться лишь поэмой Мильтона «Потерянный Рай», а также некоторыми из его сонетов — к величайшему моему стыду и сожалению. Однако…

— Что же? — оживился юный викарий.

— Мне, право, неловко просить вас о столь любезной услуге.

— Какой же? — настаивал юноша.

Пасторская дочь бросила на него мягкий лучистый взор, в котором отражалась смиренная мольба.

— Я была бы очень благодарна вам, — тихо промолвила она, — ежели вы оказали бы мне величайшую услугу, одолжив вашу книгу на несколько дней. Уверяю вас, мистер Уэйтмен,

вы получите свою книгу назад в целости и сохранности, если вы осчастливите меня тем, что внемлете моей просьбе.

— О, в вашем последнем уверении нет необходимости, — возразил юный джентльмен, — ведь теперь эта книга ваша, если вы будете столь любезны, что согласитесь принять сей скромный дар.

Энн прижата к груди дорогой ее сердцу подарок, словно то был заветный ключ от обители Счастья.

— Я рад, что не ошибся в своем выборе, — сказал ее благодетель при прощании, очевидно имея в виду книгу, но пасторская дочь невольно поймала себя на том, что усмотрела в его словах двоякий смысл.

Он протянул руку, она покорно вложила в нее свою. Сколько невыразимой нежности и — одновременно — высокой, благородной чистоты было в этом, казалось бы, совершенно обыкновенном прощальном пожатии!

По завершении столь неожиданного и вместе с тем — столь желанного визита младшая пасторская дочь еще довольно долго пребывала в сильном возбуждении и в полном смятении мыслей и чувств.

Было ли для нее отрадой внезапное появление юного викария в ее тихой обители? Бесспорно! Было ли его присутствие подле нее тайным источником света, благоденствия, тепла? Безусловно!

Что же тогда мешало славной пасторской дочери спокойно наслаждаться столь милостиво дарованным ей счастьем? Какая скрытая печать нещадно точила ее сердце? Вопросы, на которые замутненный грезами рассудок девушки не мог найти ответа.

И тем не менее после сего достопамятного рандеву Энн очень скоро пошла на поправку. Иногда бывает довольно лишь капли живительной влаги, чтобы дать возможность вновь потянуться к лучам бодрящего мягкого солнца, казалось бы, зачахшему в долгой, мучительной засухе молодому побегу. Так происходит и с человеческим сердцем: нагрянувшая в него нечаянная радость заставит тлеющие угольки былых сладостных упований полыхать с новой силой.

Ободренный благоприятной переменой в здоровье мисс Бронте, Уильям Уэйтмен возобновил свои ежедневные визиты в пасторский дом. Молодые люди стали, как бывало прежде, проводить много времени в обществе друг друга. В суровых, заповедных пустошах Гаворта они нашли светлый Оазис, в котором черпали тайную благодать — то высокое чувство, какое каждый из них питал по отношению к другому, но о каковом ни он, ни она не осмеливались обмолвиться вслух.

Правда, по временам Энн невольно улавливала на лице юноши отпечаток скрытой тревоги — выражение, заставившее ее ужаснуться еще при первой беседе наедине. Это несказанно огорчало девушку, нередко становилось причиной ее мучительных раздумий и, в конце концов, превратилось для нее в загадку Сфинкса.

Если не брать в расчет сего досадного обстоятельства, можно сказать, что счастье Энн в этот период было наиболее полным и безмятежным. Она чувствовала себя, словно избранная праведница, священной волею Всевышнего попавшая в Рай.

Но настал день, когда восхитительные райские кущи обернулись для пасторской дочери чудовищным пламенем Преисподней.

Случилось это тихим апрельским вечером, приятная свежесть которого так и манила обитателей гавортского пастората в долгую увлекательную прогулку. Сестры, никак не желавшие упустить столь превосходную возможность, снарядили своего четвероногого любимца Кипера и отправились вместе с ним бродить по суровым холмам, где вечно зеленый вереск и душистая жимолость мирно курили в воздух свои терпкие благовония.