Роковая тайна сестер Бронте
Шрифт:
Шарлотта и Эмили, несказанно обрадованные столь благоприятной переменой в состоянии своей любимой младшей сестры, решили позволить себе предпринять освежающую прогулку по вересковым пустошам, оставив драгоценную «малютку Энн» на попечение Марты.
После того как сестры удалились, Энн ненадолго вздремнула. Однако, к тревожному изумлению Марты, то была отнюдь не умиротворенная дремота, сковывающая приятным оцепенением (как это обычно бывает) сознание выздоравливающего. Нет. У девушки явно начинался бред. С уст ее то и дело срывались короткие бессвязные фразы, перемежавшиеся с настойчивым повторением одного и того же имени, произносимого то с особой, неподдельной, нежностью,
Вдруг она резко откинула одеяло и поднялась с постели. Испуганная Марта тут же бросилась к своей подопечной в надежде успокоить ее и уложить на место. Но Энн словно бы ее не замечала. Отстранив свою верную сиделку с такой поразительной небрежностью и невозмутимостью, будто какое-то досадное препятствие, внезапно возникшее на ее пути, девушка, похожая на привидение в своей длинной белоснежной сорочке, бесшумно прокралась к письменному столу.
Там, среди прочих бумаг, она быстро отыскала свой старый дневник — надежное хранилище ее самых сокровенных мыслей — открыла его на той самой странице, где обрывались ее прежние записи. Словно подчиняясь какому-то странному внутреннему порыву, она поспешно перевернула листок, схватила перо, обмакнула его в чернила и, в приливе внезапно нахлынувшего вдохновения, быстро-быстро стала что-то заносить на чистую страницу. Марта стояла тут же, возле своей молодой хозяйки, и напряженно следила за каждым ее движением… Покончив со своими записями, Энн на мгновение воззрилась на результат своих трудов и вдруг торопливо вырвала из своего дневника последний листок, поднесла его к пламени стоявшей на столе свечи, но тут же выронила его и упала без чувств.
Листок занялся пламенем, но, к счастью, не успел вспыхнуть мгновенно, потому что предусмотрительная горничная за несколько секунд растоптала злополучные огненные язычки и извлекла из пепла маленький клочок испещренной мелким почерком бумаги. Присмотревшись внимательнее, Марта убедилась, что стала спасительницей бесценных строк стихотворения, навеянных минутным порывом пылкого воображения и несших на себе несомненный отпечаток тех мучительных душевных страданий, какие буквально пожирали изнутри их прелестную создательницу:
…Проснусь — и всюду тишина, Прекрасных грез пропал и след. Я нелюбима… я одна… Слов выразить все это — нет. Творец, к чему решил Ты дать Мне сердце, что любви полно, Коль радости ее познать Лишь в сонных грезах мне дано. [22]Марта спрятала этот драгоценный обгорелый клочок в своем бумажнике в надежде при более благоприятных условиях передать стихи в полноправное распоряжение их автора. Она не стала сообщать своим хозяевам об этом странном происшествии, справедливо посчитав его подробности слишком деликатными, а их словесное описание — слишком священным для любых ушей, кроме ушей его главной виновницы.
22
Фрагмент из стихотворения Энн Бронте «Сны». (Цит. в пер. с англ. И. Гуровой.)
Разумеется, состояние здоровья Энн теперь не позволяло ей
Однако наделе вышло не совсем так, как они полагали.
Как-то воскресным утром по завершении традиционной церковной службы Уильям Уэйтмен подкараулил Шарлотту и Эмили на выходе возле паперти. Коротко поприветствовав их, он тут же осведомился, где теперь их сестра и отчего она в последнее время не бывает в церкви.
— Энн занемогла, — ответила Шарлотта, кинув на него печальный взгляд, в котором читался скрытый упрек.
— Занемогла? — с видимой тревогою переспросил юный викарий. — Во имя Господа, ответьте, что с нею? Это опасно?
— Надеемся, что нет, — снова ответила Шарлотта. — Однако, мы полагаем, ее болезнь вызвана сильным нервным расстройством, и выздоровление уже довольно долго затягивается. По правде говоря, это пугает нас, мистер Уэйтмен.
— Могу ли я навестить ее сегодня вечером? — осведомился молодой человек и обвел умоляющим взглядом лица обеих сестер.
— Мы убеждены, — сказала Эмили с обворожительной улыбкой, — что ваш визит ускорит ее выздоровление.
— Как бы мне хотелось, чтобы так оно и было! — с чувством воскликнул молодой викарий.
— Так и будет, — мягко заключила Шарлотта. — Не сомневайтесь.
Последовали примиряющие рукопожатия, и барышни покорно удалились.
Прошло несколько часов.
На заповедные окрестности Гаворта мерно надвигались сумерки. Мрачные тени мало-помалу ложились на ветхую черепичную кровлю угрюмого пастората, и его серый фасад постепенно тонул во мгле.
Энн приподнялась на своем ложе, наклонилась вперед и задумалась, подперев голову руками и напряженно вглядываясь во мрак — не в тот, что окружал ее, а в тот, что наполнял ее душу.
И тут ей почудилось в недрах зловещей тишины какое-то странное движение. Девушка вздрогнула и оглянулась, ясно уловив в коридоре звук приближающихся шагов.
Марта, ненадолго вздремнувшая было в кресле возле своей молодой хозяйки, тотчас пробудилась и торопливо зажгла светильник.
В дверь постучали. Марта поспешила отворить и тут же остолбенела на месте: на пороге показался знакомый силуэт статной фигуры, озаренной матовым отсветом ночника. То был юный викарий.
Марта мгновенно приложила руку ко рту, чтобы сдержать невольный возглас; действуя по велению интуиции, сводившейся к единому побуждению — не волновать хозяйку, верная служанка выскользнула в коридор, поспешно притворив за собой дверь.
— Мистер Уэйтмен? — вырвалось наконец у Марты.
— Да, — тихо ответил молодой викарий. — Могу я видеть вашу хозяйку?
Марта все еще пребывавшая в замешательстве, ничего не ответила.
— Простите, — смиренно произнес юноша. — Я слышал, ей нездоровится.
— Да, сэр. Это правда, — быстро проговорила горничная и, помолчав несколько мгновений, осведомилась: — Но как вы здесь очутились? Кто вас впустил?
Уильям Уэйтмен вкратце поведал служанке о давешней встрече и лаконичной беседе со старшими пасторскими дочерьми и о том, что он здесь с их соизволения.