Роковое счастье
Шрифт:
Олеся подняла глаза – в них через край плескалась тревога.
Помедлив, пан Сакульский продолжил свою речь:
– Не пройдёт и двух-трёх дней, как ты непременно останешься без денег. Уж поверь мне, на улицах ушлых людишек с тёмной душой хватает, и они быстро поймут, что у тебя есть чем поживиться. Такой шанс мошенники ни за что не упустят… Ну а дальше… Полагаю, ты и сама можешь догадаться, что будет дальше. Одна, ни друзей, ни знакомых, без денег… Да ещё и… – пан Сакульский не стал продолжать, не
Слеза тихо скатилась по девичьей щеке. Слёзы были в душе, слёзы были на сердце. Противиться судьбе у Олеси уже просто не было сил, но она собрала волю в кулак и тихо сказала:
– Пани Ядвига всё равно выгонит меня из дома. Лучше уж я сама… Она была добра ко мне, а я… Мне очень стыдно перед ней.
Олесе и в самом деле было стыдно за новый обман, за новое притворство и за старую роль, которую безжалостная судьба опять заставляла её играть против воли. Вот только этой ролью девушка уже была сыта по горло. Всей душой она старалась быть благочестивой, но словно какой-то бес снова и снова норовил втравить её в дела неправедные.
Совершенно неожиданно для себя Олеся вдруг передумала о первоначальном своём плане и решила не впутываться в рискованную игру. Не хотела она обрастать новыми грехами, ведь старые ещё не замолила!
– И даже если вы не поможете мне, – решительно сказала она, – я всё равно уйду. Не хочу, чтоб у вас были ссоры из-за меня.
Пан Сакульский смотрел на девушку в некотором замешательстве. У него в голове раз за разом звучали только что услышанные слова: «…я всё равно уйду. Не хочу, чтоб у вас были неприятности из-за меня».
Да уж, не думал дворянский отпрыск, что девица из деревни способна на благородный поступок, вернее, на самопожертвование.
Пан Сакульский некоторое время уговаривал горничную одуматься, но Олеся упрямо стояла на своём.
Помолчав, Лех Сакульский вдруг насупил брови.
– Никаких денег ты не получишь… – сказал он.
Комок в горле сдавил дыхание Олеси, на глаза новой волной навернулись слёзы. Что ж, она предполагала и такой ответ.
А пан Сакульский, схватив девушку за плечи, с жаром продолжил:
– …потому как никуда ты не пойдёшь. Во всяком случае, пока. Я подумаю, как нам быть, и завтра дам тебе ответ. А сейчас иди к себе и успокойся.
Насилу сдерживаясь, чтоб не разрыдаться во весь голос, Олеся повернулась и в безмолвии удалилась в свою комнату, больше похожую на чисто прибранный катушок.
Пан Сакульский молча проводил горничную взглядом и мрачно подумал: «Вот такого-то мы и не допускали. Интересно, что скажет Ядвига?»
Супруги Сакульские допоздна шептались и спорили, временами переходя на повышенный тон.
Лех Сакульский всем сердцем запал на красавицу горничную, поэтому в очередном замысле Ядвиги ему
Ядвига напряжённо размышляла о чём-то своём. Наконец, совершенно не обращая внимания на просьбы супруга, она жёстко произнесла:
– Если не передумает, сделаем, как я сказала, – отрезала Ядвига. – У меня и человечек подходящий есть. Пусть уходит. Это будет ей хорошим уроком на будущее. Чтоб не повадно было впредь.
От слов женщины и от недоброго блеска её глаз у Леха Сакульского даже холодок зазмеился по спине. Ох и не нравилась ему затея Ядвиги!
– Ладно, – нехотя согласился он. – Только человечек твой пускай того… поделикатней там… Всё-таки ребёнок-то мой… то есть наш.
Ядвига Наумовна согласно кивнула и некоторое время сидела в задумчивости. В голове кипело от возмущения. Мысли упрямо лезли одна на одну, словно жабы на корч, и женщина, наконец, не выдержав, злобно прошипела: «Ишь ты, денег захотела. Получишь ты у меня тысячу…»
Тяжёлые раздумья всю ночь не давали Олесе сомкнуть глаз, и лишь только перед рассветом ей всё же удалось забыться в тревожной полудремоте. Но сомнения и страх перед неизвестным будущим не отпускали сознание даже во сне. Зато мудрое утро убедило Олесю в правильности её вчерашнего неожиданного решения: ей лучше самой уйти из этого дома, пока не заварилась постыдная каша. Спору нет: утро, конечно, мудренее вечера, но ведь оно-то не было в курсе того, что люди затеяли коварную игру с самой Судьбой. Наивные!
Наутро, улучив момент, когда Ядвига вроде как «по делу» снова вышла во двор, пан Сакульский подошёл к горничной.
Разбитая и подавленная Олеся на кухне заканчивала готовить завтрак. Не поднимая глаз, она застыла в напряжении.
– Доброе утро, – поздоровался Сакульский.
– Здрасьте, – едва слышно прозвучало в ответ.
– Олеся… я почти всю ночь размышлял… – «неуверенно» начал пан Сакульский, уверенно играя свою роль, – и вот что я предлагаю…
Девушка замерла, словно в ожидании приговора.
– Если уж ты окончательно решила уйти, то я, безусловно, помогу тебе, но… – сказал Сакульский и, взяв горничную за плечи, бережно повернул к себе. – Но тебе нужно будет где-то жить. Полагаю, за день-два я подыщу тебе подходящее жильё. Что касается денег… прости, но я не смогу втайне от Ядвиги Наумовны дать тебе такую сумму. А главное, я очень опасаюсь, что с такими деньгами с тобой может приключиться какая-нибудь беда. Поэтому для начала я дам тебе рублей пятьдесят, а потом буду навещать тебя и приносить ещё деньги. Поверь, я твёрдо намерен заботиться о тебе и о нашем ребёнке.