Роль «зрелой женщины», или Чувствительные истории

Серебрякова Лина

Потом разговорились. И он вдруг сказал.

– Ты не обидишься на мои слова?

– Какие? – сердечко ее захолонуло.

– Ты никогда не была замужем, как уверяешь.

– Была, – пролепетала она.

– Нет, милая. Ты стараешься, не понимая. Ничего, это поправимо, – он усмехнулся.

– "Вот мне и сказали!"– горьким бабьем воем завыло ее сердце.

– Научишься. Наука нехитрая, – он хлопнул ее по теплой попке.

– Нет уж, –

она вскочила и завернулась в блестящий халат, – не понравилась и не надо!

Дело началось обыденно и закончилось так же.

Уже не раз, возвращаясь домой, Клим видел соседа, сидевшего на коврике у дверей своей квартиры. Похоже было, что Гриша так и спал здесь, на красно-белых кафельных шашечках. Лечебное учреждение, где его подлечивали, закрылось из-за скудного финансирования, и Гриша вернулся в пустую квартиру.

– Не надоело?– наконец, остановился Клим.

– Не твое дело, – буркнул сосед.

Клим закурил, присел на корточки, протянул пачку, мол, угощайся. Тот взял.

– Не могу один жить, – доверчиво проговорил он, затягиваясь.

– Поживи у меня.

– Спасибо. Не стоит. Вот заходи, посмотришь. У меня все есть для работы, и заказы есть, да только я боюсь один.

Они вошли. Квартира напоминала о лучших временах, когда живы были мать и отец. Жилье получал от порта отец, то ли он плавал на теплоходе, то ли служил в Управлении, но спился. Не удержался и сынок. У бедной матери не выдержало сердце, ее похоронили соседи, пока сын был на лечении. Вернуться в такую квартиру… любой сбежит. Женщина нужна была ему, женщина, основа жизни. В квартире было много книг, светлое место у окна занимал стол, на нем лежал граверный камень, стояли баночки с красками, кисти. Везде была пыль и запустение.

– Давай-ка уберем твою каюту, вымоем, ототрем до глянца, оно повеселее будет. Берись за швабру, за тряпки и щетки. Потом примешь ванну, я тебе спинку потру до скрипа, а после баньки поедим жареного мяса. С вишневым соком, идет?

Они подружились. Прежних гришиных дружков Клим отшил, разобрался с его заказчиками, с теми, что норовили расплатиться стаканом водки, а не деньгами. Они много ходили пешком, в парке между прудами.

– Смотри, Клим, утка нырнула. Сколько она пробудет под водой?

– Считай по пульсу.

– Тридцать ударов. Почти полминуты.

Клим читал его книги по искусству, расспрашивал о светотени, они посещали музеи, и там Гриша тоже многое давал Климу. Или рассказывал Клим. О море, о дальних странах, о женщинах

с далеких островов, рассказывал интересно, сидя в кресле под плывущим парусником. И о своих странных предчувствиях во сне. И строго следил за тем, чтобы капли спиртного не попадало Грише, а тот и сам чувствовал, что если дрогнет и схватится за стакан, то полетит вниз уже без всяких надежд. Как много значит в жизни дружеское плечо!!

А вскоре, как и обещал, приехал Шурка, Шук, красивый тренированный юноша. Он решил поступать в Академию питания. Клим так и присел, когда услышал его выбор. Ну, в Физтех, в МАИ, в Университет. Но Академия питания?

– Эй, парень, ты в своем уме? Что тебе делать в поварском колпаке? Разве мало достойных институтов в столице?

Шук снисходительно смотрел на отца.

– Ты, батя, бравый моряк, но не знаешь, что в скором будущем люди станут здоровее и долголетнее не за счет лекарств, а за счет питания, запасы которого на земле неограничены, но сейчас недоступны из-за нашего невежества. Меня интересуют превращения внутри человека, переход питания в жизненную силу, весь человек как представитель космической земной цивилизации.

Клим пожал парню руку и пожелал успеха.

У Гриши пошла резьба гравюры, его где-то приветили, взяли на работу. Клим, конечно, съездил туда, увидел опасность все того же свойства и круто поговорил с ребятами. Это произвело впечатление.

– Будь спокоен, отец, – уверили его. – Побережем твоего хлопца.

Трое мужчин жили сосредоточенно и словно приближались каждый к своему рубежу.

И во дворе дома продолжалась своя жизнь. Играли дети, беседовали, покачивая коляски, молодые мамаши, на скамеечках обсуждались последние новости. И Люба-Любовь с сумкой в руке была во дворе, остановилась поболтать с подружкой. Из подъезда показался Гриша – стройный, артистичный, такой приятный. К нему уже привыкли к такому, радовались за него и вновь поглядывали на Любу, вечную невесту этого дома.

– Привет старожилам, – подмигнул он сразу всей скамейке, и бабки разом загалдели.

– Гришенька, сокол ясный, какой хороший стал! Ровно в мать. Постой с нами!

– Некогда, уважаемые, – он коснулся сердца и продолжил путь.

– Здравствуй, Любовь! – мягко сказал ей, коснулся руки, и она не нашлась, как ответить. – "Помнишь ли дни золотые-любовные, прелесть объятий в ночи голубой?"– пропел он, подмигнул и помчался дальше, а Любаша вспыхнула и зарозовелась белым лицом.

Конец ознакомительного фрагмента.