Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
Шрифт:
— Жека, пойдешь с нами, — сказал Володя. — Будешь жить у нас.
— Хорошо. Сегодня или завтра.
— Наверно, больше не увидимся… — Жорик снял очки. — Прощайте все.
— Удачи тебе, — сказал Володя.
— Буду писать о вас! Стихи. Поэмы, — пробормотал Жорик, насаживая очки на нос. — А сегодня напишу очерк про то, как мыли бегемота.
Очередь еле двигалась, и Жеке казалось, что он сейчас заснет стоя и рухнет под ноги молчаливых людей. Да и люди ли это? Стоят, топают валенками — шубы и пальто. Лиц не видно. Головы стоящих в очереди обмотаны шарфами, полотенцами, платками. Очередь из едва шевелящихся, изношенных, прожженных, испачканных вещей.
— На три дня вперед, — попросил Жека,
— У тебя и так хлеб выбран за три дня наперед.
— Очень прошу. Или… не уйду отсюда!
— Ладно уж… — проворчал продавец, осторожно вырезая из карточки еще три талончика. — А как потом жить будешь, парень?
— Отец вот-вот придет, — пробормотал Жека. Взял в руки липкую краюшку хлеба, — С продуктами. Может, уже пришел.
Нет, не пришел. Жека сел на кровать. Потом, торопясь, будто испугавшись, что не хватит сил, собрал книги — два десятка прекрасных книг о дальних странах, морях, о путешествиях, увязал их в две стопки и побрел в библиотеку, в клуб имени Тюшина, где его тетя работала библиотекарем. Клуб находился всего в двух трамвайных остановках от дома, но Жека раз пять отдыхал, книги казались чудовищно тяжелыми. Он медленно поднимался по скрипучей лестнице. Возле двери маячила фигура — читатель с тремя поленьями. Жека открыл дверь; читатель, а точнее — читательница, вся замотанная в платки, курносая девушка, присела у печки, начала ее разжигать, а Жека поставил свои книги на полки. Провел по корешкам ладонью. Прощайте, книги! Это были прекрасные книги. Они звали в море, на далекие необитаемые острова, они призывали к познанию мира, из них становилось известно, как прекрасен мир…
— Вот ключ, — сказал Жека девушке. — Будешь библиотекарем вместо меня. Сходи в завком, скажи о себе. Прощай.
— А ты куда?
— В плавание, — буркнул Жека.
В коробке осталось всего три спички, но Жека как-то неосторожно шаркнул одной из них, и сера с головки ссыпалась. Отсырели! Он поправил в печке скомканную бумагу и сунул две оставшиеся спички од шапку, в волосы — так они быстрее высохнут.
Вынул одну. Чиркнул. Огонек слабо колыхнулся и тут же погас. С какой-то торопливостью и отчаянностью Жека схватил последнюю, и, ощущая сильный стук сердца провел спичкой по коробку. Загорелась. Жека к вынул бумагу из печки — бывает, поднесешь спичку к печке, а тяга такая сильная, что огонек тухнет…
Бумага вспыхнула. Теперь порядок. Жека осмотрел комнату и начал снимать со стены большие листы ватмана с картинами кораблей. Где-то он слышал выражение: «сжигать за собой все мосты». Все, что можно было сжечь в квартире, он уже сжег. Идти искать дрова, рыться в развалинах, разыскивать обгоревшие доски — сил не было. И сегодня он сжигал свои корабли. Гудело пламя в печке, пылала «Санта — Мария» Колумба; красивейший корабль мира — «Покоритель морей», бриги «Восток» и «Меркурий»… «Только бы пережить этот день, — размышлял Жека, — Ну, может, еще один-два. И отец постучит в дверь. Ему наверняка дадут какое-нибудь судно и тогда… Если лежать неподвижно, сколько можно протянуть?»
Огонь уже потухал, жгучий холод выползал из углов комнаты. Все. Что еще можно сжечь? Книги? Оставались еще две любимые книги, их Жека отложил, не отнес в библиотеку: «Дети капитана Гранта» и «Остров сокровищ». Но разве можно сжигать книги?.. Огонь слабел, черный пепел заполнил жерло печки. Глядя на слабый огонь, Жека жевал хлеб. Вот огонек дернулся и поник.
Доев хлеб, Жека положил книги в постель — пускай они будут рядом. Лег. Накрылся одеялом. Потом, приподнявшись, сдернул со стены флаг отплытия и положил поверх одеяла. Так будет теплее. Некоторое время он лежал с открытыми глазами. Яркий лунный свет пробивался в щель неплотно задернутой шторы.
А Жорик в этот час собирался к отъезду, весь его небольшой скарб был уже уложен в портфель. Сейчас он закроет дверь квартиры и отправится в редакцию, там и переночует. Что же он еще собирался сделать? Ах да, написать заметку про зоопарк. А может, там, в редакции? Нет-нет, сейчас! Жорик устроился у печки. Чернила в бутылочке замерзли, он стал дуть на нее, а потом протянул бутылочку к огню. Вот и хорошо — оттаяли. Пальцы не слушались, мерзли, и буквы получались кривыми, падающими, будто в порывах ветра. «Вести из зоопарка…» — вывел Жорик на бумаге и задумался. Хмурясь, он несколько мгновений глядел огонь а потом заторопился, заводил пером. «В эти розные дни не замирает жизнь в Ленинградском зоопарке. Дружный, сплоченный коллектив трудится» Чернила густели, и Жорик поставил бутылочку в жерло печки, пододвинул ее к чадно горящим там ботинкам. Продолжил «Много трудностей. Много забот. Но живы-здоровы многие животные. В том числе и бегемот Красавица. Сохранить животных для ленинградской детворы, сохранить назло беснующемуся врагу! — таков девиз работников зоопарка. И недалеко то время, когда…» Бутылочка вдруг лопнула. Жорик схватил ее, остатки чернил вылил себе на ладонь. Обмакнув перо, он вывел на бумаге: «…ворота зоопарка распахнутся вновь». Вот и все. Подписал заметку. Он свернул лист и поднялся: делать тут больше нечего.
Главный вход в здание райкома был заколочен досками, немногочисленные посетители входили и выходили через черный, запасной. Здесь сидел мужчина с винтовкой, он потребовал документы. Долго читал, шевеля губами, кашлял, потом пропустил.
Секретарши в приемной секретаря райкома партии не было, из приоткрытой двери его кабинета слышались голоса.
Человек десять гражданских и военных, моряк в черной шинели тесно сидели на стульях вокруг заваленного бумагами стола. Потрескивала в углу печка. В другом углу, позади письменного стана, виднелась железная койка, застланная суконным одеялом.
Секретарь райкома, — крупноголовый, с прической под «бокс» мужчина протянул Нику руку, кивнул: садись; сказал: — Продолжайте, Федор Петрович. Слушаем вас.
— …Всю ночь уродовались, заменили лопнувшие трубы. Лишь в седьмом часу начали выпечку хлеба Вот почему он так поздно…
— Вовка? Привет… — послышался шепот.
Приглядевшись Володя увидел в углу кабинета Кольку Рыбина. Тот, видно, спал на стульях телогрейка вместо подушки, полушубок. Рядом, на полу, спал школьный учитель — химик Василий Петрович, Динамит.
Колька помахал рукой.
— Кати сюда.
— Чего тут делаешь? — прошептал Володя.
— А мы тут в оперативной группе. Постоянно дежурим. Как где замедленная бомба упадет в нашем районе, мы — туда.
— Как живешь-то?
— Да ничего. Я ведь на военном пайке.
— Везет тебе… Боец.
— Потише там, — сказал секретарь райкома. Спросил: — Сколько процентов добавлений идет сейчас в муку?
— Тридцать, — ответил ему хрипловатый басок. — Опилки, дуранда, перемолотая кожура подсолнечниковых семян.
— Вопрос ясен. Можешь идти. Теперь нам надо обмозговать новогодние дела. Итак, как мы ранее решили, районную новогоднюю елку устраиваем на Большом проспекте, в кинотеатре «Эдисон». Степан Акимович, как балтийцы?
— Чертовски трудно, — сказал военный моряк, поднимаясь. — Но дети… Собираем мы им подарки по всем судам.
— В этот праздничный день никто из них не должен быть забыт, — сказал секретарь райкома. — Начнем праздники с двадцать восьмого декабря и продолжим примерно до десятого января. Итак?..