Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
Шрифт:
— Жива, — обрадовалась Нина. — Ух ты, соня.
— Не Соня я… я Тоня… — чуть слышно послышалось в ответ.
Девочка часто-часто моргала. У нее были густые и длинные ресницы.
— Не моргай, а то улетишь, — сказала Нина. — У тебя не ресницы — крылья. Улыбнулась? Вот и хорошо. Жить будешь.
Собрались все у печки. Жгли все, что могло гореть. Варили в кастрюле жмыховый суп: кусок жмыха — «неприкосновенный запас» — Шурка выволок из — под матраца своей койки. Надели на себя все что можно, накинули одеяла и двинулись в райком
В райком добрались, когда уже смеркалось. Перед столом Зои сидели и стояли пятеро мальчиков и девочек — те, кому в ближайшие дни предстоял долгий и опасный путь на Большую землю.
На следующий день Володя и Нина выступали на крейсере. Человек сто матросов и командиров набилось в кубрик. Нина была в ударе, да и Володя работал на совесть, закончили выступление, как писали в газетах, «под гром аплодисментов». Накормили их. В офицерской столовой, а точнее — в кают-компании. Пожилой командир корабля сидел напротив, курил, хмурился и вздыхал. Потом спросил:
— Ребята, что бы вы очень-очень хотели?
— Из пушки бы по фрицам ударить, — сказал Володя.
— А я бы… — Нина опустила глаза, — Помыться бы… горячей водичкой.
— Да это же боевой корабль! — удивился Володя. — Может, тебе еще и постирать надо!
— Какая досада! — Командир взглянул на часы. — Горячую воду даем раз в сутки. На полчаса. И вот, через десять минут кончится.
— Десять минут? — обрадовалась Нина. — Хватит.
— Быстрее тогда. — Командир поднялся. — Идемте ко мне. Только вот что… — Он помялся, кивнул на Володю: — Если ему бежать на корму, там у нас общая душевая, то не успеет. А тут — лишь одна, в моей каюте, для всех командиров. Сразу вдвоем вам придется мыться. Ну как?
— Чего еще, — проворчал Володя. — Уж лучше я…
— Конечно, мы сразу вдвоем. — Нина толкнула его, — Молчи. Да, да, мы помоемся вдвоем.
— Быстро, быстро, ребятки. — командир подтолкнул их к двери. — Идемте… Да, на память о нас получите по тельняшке.
Это был один из лучших дней блокадной жизни Володи Волкова.
— Вставайте все! Внимание!
В комнате грохнул выстрел.
Володя сел, очумело завертел головой. Зоя стояла посредине комнаты и палила из пистолета в потолок. Комсомольцы, ночевавшие в райкоме, повскакивали с коек, а Зоя сообщила:
— Новая прибавка хлеба! Нормы повысили, лежебоки вы этакие!
— Сколько прибавили? — спросила Нина.
— Всем прибавили! Детям и иждивенцам теперь — по двести. Рабочим и служащим — по четыреста. Живем, дорогие мои. Во им! — Зоя показала куда-то через встрепанные головы фигу. — Они еще побегут от нас. Они еще заплачут кровавыми слезами на своих улицах, слышите? Своих горящих городов! Бить, уничтожать врагов! Ясна задача, да? — Голос у секретаря сорвался, она так и застыла с раскрытым ртом, а потом глубоко вздохнула
Пургин появился в зоопарке в середине февраля.
Он вошел в бегемотник, поздоровался с Володей и Ником, пожал руку и Нине и внимательно поглядел в ее лицо, а та порозовела и выдернула свою ладонь из его грубой руки.
— Махорочка есть, — сказала Нина и выволокла из кармана брюк кисет. — Едучая!
— Скрути, родная, — сказал Пургин и опять очень внимательно поглядел на Нину, а та сняла шапку и тряхнула уже отросшими волосами. Побарабанив твердыми пальцами по крышке стола, понаблюдав, как Нина ловко скручивает «козью ножку», Пургин спросил: — Сколько тебе, дитя?
— Дитя?! — возмутилась Нина, сжимая самокрутку зубами, прикурила от головешки, затянулась и, глянув мельком на Володю, сказала: — Дитя? Да мне уже семнадцать.
Володя возмущенно вскинул брови, но Нина наступила ему под столом на ногу и, сделав несколько затяжек, откусила кончик самокрутки, отдала курево лейтенанту.
— А вам сколько?
— Старик уже, — хмуро сказал Пургин. — Двадцать один.
— Вы уж не очень тут дымите, голубчик, — сказал Ник, — а я пойду к медведям. Все ж животному вреден табачный дым.
— Хорошо, отец. Закрываем кочегарку. — Пургин затушил цигарку и снова очень внимательно поглядел на Нину. Володя ревниво следил за девушкой, а сам с нетерпением ждал, что скажет лейтенант. «Неужели настала пора?» Пургин повернулся к Володе и сказал — Волков, я за тобой.
— За винтовками?!
— Тихо, тихо! — Пургин нахмурился.
— Куда это вы? — с тревогой спросила Нина. — Скажите. Я буду нема, как саркофаг!
— Я готов. — Володя поднялся и стал торопливо одеваться. Помялся. — Товарищ лейтенант… Толя, мы должны взять и ее. Она может на телефоне сидеть.
— Сидеть? — усмехнулся Пургин. — Бывает, надо соединять провод под обстрелом, под пулями.
— Ну и что? И стирать буду. И шить… И готовить.
— Не знаю, не знаю…
— Мы обязаны ее взять, — настойчиво произнес Володя и опять понизил голос. — Дело в том, что и она знает, где Любины винтовки. Мы там с ней бродили, по тем самым местам. То место знаю я, но, подходя к нему… Нина, ты нашла бы тот, — Володя сделал нажим на слова «тот», — овраг?
— С закрытыми глазами!
— Вот видите? Тем более — зима.
— Все понятно. — Пургин усмехнулся, поднялся, строго поглядел на Нину. — Не испугаешься фашистов?
— Толик, я так…
— Товарищ лейтенант, — поправил ее Володя. Товарищ лейтенант, — согласно повторила Нина. Я ведь спортивная, я проползу, просочусь.
— Проползешь? — Пургин поднялся и резким движением поправил ремень. — Беру вас обоих. Поживите у меня недельку, подкормитесь, а потом…
Володя, ставь чайник и зови старика. Принес я тут кое-что съедобное.
Когда пили чай, Нина шепнула Володе: