Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
Шрифт:
— Мол, ходим по деревне, картошку спрашиваем, — добавила Нина. — Зашли в дом с синей калиткой, а там такой — тощий, хвать Володю за руку…
— Вот как? — Полицейский застегнул пуговицы шинели и подтолкнул их в маленькую комнатушку. — Сидеть здесь. Ждать! — Хлопнула дверь, щелкнул ключ.
Володя переглянулся с Ниной и криво усмехнулся. Осмотрелся: кладовка, что ли? А вдруг это ловушка? И полицейский — самый настоящий! Нет-нет, так не может быть, он же правильно произнес ответ-пароль.
Прошло минут пятнадцать.
— Эти?
— Да! Вот же на циферблате: «Орбита». Нина, ведь правда? Я ему говорю: не могу! А он — хап и…
— Все ясно, — сказал полицейский. — Идите сюда.
Они пошли за ним на кухню. Тут у жарко топящейся печи молодая женщина стирала белье. Смахивая пот с лица, улыбнулась им. Полицейский сказал:
— Валя, накорми их. — И повернулся к Володе. — Сейчас поедите и отдохнете, а я уеду. Вернусь — в путь. Найдешь место?
— Найду. Дорога, овражек, поляна, дерево, груда хвороста. И под ней…
— Ждите.
Легко сказать — «ждите»! Володя слонялся из комнаты в кухню и из кухни в комнату и все глядел на ходики, а стрелки будто прилипли к циферблату. И в какой уже раз вновь и вновь мысленно совершал поход в знакомый лес… Порой сердце льдисто схватывалось страхом: вдруг не найдет того места! И валился на койку, глядел в потолок.
Тикали ходики, цвиркал сверчок. Убаюканный мирными звуками, Володя задремал, а потом будто в черную бездонную яму провалился. И не слышал, как вернулся хозяин дома.
….Выехали с рассветом. Хозяин дома кинул в розвальни рюкзаки с картошкой, прикрыл их соломой, Володя переглянулся с Ниной — значит, сюда они уже не вернутся.
Уплывали назад дома, столбами торчали из труб дымы. Улица была пустынной. Что делают люди в этой деревне, чем и как живут? Среди врагов, под немцем? Смирились? Борются?
Проехали мимо виселицы.
— Кто это? — спросил Володя, но возница молчал.
— Тпр-ру! — крикнул он спустя некоторое время.
— Куда везешь ребятов? — послышался грубый голос.
Володя приподнялся и увидел, что немного впереди их возка стоит знакомая рыжая лошадь. В санях — вчерашний краснолицый бородач.
— Задержал, что ль?
— Шастают по деревне: картоха, мол, нужна, — проговорил полицейский. — Сдам в комендатуру, пусть проверят, кто такие.
— Это дело, Емельянов, — старайся, — отозвался бородач и стебанул лошадь кнутом. — Н-но, ме-ерт — вая!..
Снова поехали, заныл под полозьями снег: Нина глядела на Володю, а тот на нее: и все же — вдруг это настоящий полицейский?! Володя покосился на широкую спину Емельянова, и тот, почувствовав его взгляд и напряженность момента, повернул бурое, посеченное ветром лицо, усмехнулся:
— Староста деревенский. Сволочь великая. Что ж я ему мог сказать-то еще?.. — Он отвернулся, чмокнул губами и громко, зло сказал: — Наших, сволочь, выследил. Тех, что
Свернули с дороги. Розвальни раскачивались, стукались полозьями о колдобины. Возница поторапливал лошадь, хлестал вожжами по вспотевшим ее бокам. Володя вылез на ходу и пошел рядом: лес уже виднеется, все такие знакомые места. Когда-то по этой дороге Люба на своем «велике» мчала… Нина тоже вывалилась из саней, побежала рядом. Хоть бы скорее добраться до места, хоть бы скорее!
Дорога нырнула в лес. Видно, редко по ней ездили, вся покрыта снегом. Тяжело поводя боками, лошадь шла все медленнее. Вот и тот взгорок, где Люба упала. Настороженно оглядываясь, возница вышел из саней, а Володя побежал: впереди виднелись развалины хутора. Все сгорело. Из сугробов торчали черные, обгоревшие стропила дома, сараев. Лишь невысокий забор остался.
Володя подошел к развалинам дома, погладил ладонью обугленное бревно, стиснул зубы, боясь, что слезы вот-вот хлынут из глаз… Сдержался. Отвернулся и пошел к саням.
Взгорок, овражек. Вот тут Люба шла, подталкивала скрипучую телегу, вот там они все остановились. Володя пошел в глубь леса: да-да, вот сюда они завели лошадь, а там разгружали ящики… Стало радостно и жарко: та поляна! Да-да, вот толстая со сломанной вершиной ель. И чуть правее, возле молодого ельника — снежный холм. Володя побрел-поплыл по глубокому снегу и, добравшись до холма, начал разгребать его. Рука натолкнулась на сухую ветвь.
Этой грудой сушняка Люба и ее друзья прикрыли яму с винтовками.
— Сю-да-аа! — позвал Володя, — Зде-есь!
И повернул назад. Остановился, навстречу ему, вслед за Ниной и Емельяновым, шли еще четверо мужчин на лыжах. Торчали над спинами стволы винтовок, один из лыжников нес лопату и лом.
Молча расшвыряли ветки, расчистили снег. Подошли на лыжах еще двое мужчин, о чем-то тихо переговорили с Емельяновым. Володя уловил: «Двое стоят на выезде из леса» — и догадался, что это партизаны, там на дороге их посты.
Промерзлая земля поддавалась туго. Стучал лом. Скрежетала лопата. Слышалось шумное дыхание. Володю трясло. Нина держала его за руку, будто успокаивала: все будет хорошо, все будет хорошо!.. А Володя глядел, как все глубже и глубже становилась яма, ему вдруг показалось, что это совсем не то место. Неужели ошибся?
— Что-то есть, — сказал Емельянов. — Осторожнее.
Лопата шаркнула по доскам. Ящики. Длинные, зеленые… Володя присел над ямой. Емельянов подцепил крышку одного из ящиков ломом, нажал, крышка отскочила. Партизаны столпились вокруг ямы: в ящике ровными рядами лежали винтовки.
— Поехали. — Емельянов тронул Володю за плечо. — Надо успеть на вечерний поезд… Эй, слышишь меня?
— А как же…
— А теперь это не наша, а ихняя забота. — Емельянов вынул из кармана кисет с махоркой. — Закуривайте, мужики… А нам пора.