Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

Червакова Ирина Михайловна

— Ой, какая хорошенькая! — воскликнула Нина и, взяв розовую с кружевами рубашку, встала, прикинула на себя. Володя возмущенно поглядел на Пургина, а тот усмехнулся, отвел глаза, — Вот бы мне такую.

— Ну, ты даешь, Нинка, — сказал Володя, — Это ж — казенное.

— Какая жалость, — Нина вздохнула и сунула рубашку в рюкзак.

— Быстренько завтракайте, — поторопил Пургин. — Пора.

Сжав ладонями кружку, Володя хлебнул раз — другой, а потом резко отодвинул кружку и стал надевать пальто.

Ночь, ни зги не видно! И они некоторое время

постояли, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте. После душного блиндажа приятно было вдыхать свежий, пахнущий еловой хвоей воздух.

Чуть слышно прохрустел снег, и к ним подошли два бойца в белых маскировочных халатах. Они пошептались с Пургиным, старший лейтенант махнул рукой Володе и Нине: за мной! — и двинулся по едва приметной тропинке вслед за бойцами. Спустились в окоп. Бойцы вылезли и исчезли. Прошло минут пять, над краем окопа показалась голова одного из бойцов, послышался шепот:

— Пошли. Халаты надели?

— Да-да, — ответил Пургин, он как раз помогал Нине. Завязал тесемки, натянул на голову капюшон. Володя, уже в халате, стоял рядом. Пургин подсадил Нину, сказал: — Ни пуха.

— К черту, к черту, — ответила Нина и полезла из окопа.

Долго ползли. Когда в небо взмывали ракеты, замирали и ждали.

— Ни вправо, ни влево, ни на сантиметр, — тихо сказал боец ползущий впереди, — Мины. Жахнет, пуговиц и тех не останется.

— Давай-давай, — зашептал Володя. — Долго еще?

— Близко уж.

Они еще с полчаса ползли. Вдруг боец, который был впереди, исчез. Ров противотанковый. Володя увидел поднятую руку, подался вперед и ссыпался вместе с бойцом на дно рва. А за ним — Нина.

Перешли ров. Остановились перед его отвесной стеной. Небо осветилось ракетой, и Володя увидел в откосе черную дыру. Вот она, труба водоосушительного коллектора, обнаруженная, как рассказывал Пургин, еще осенью.

— Счастливо, парень, — шепнул боец и подсадил его, и он, уцепившись руками за края трубы, сунулся в нее головой. Ну, была не была…

Ползти по трубе было невероятно трудно: руки можно было держать лишь вытянутыми вперед, а ноги едва сгибались в коленях. Наверно, они не проползли и десятка метров, как Володя почувствовал страшную усталость и головокружение. Воздух в трубе был каким-то «пустым». Володя жадно, торопливо дышал, но никак не мог сделать хорошего, полного, облегчающего вдоха. Пургин предупреждал об этом: «Ползите медленно. Часто отдыхайте. Воздух в трубе застоявшийся, в нем мало кислорода».

— Ты чего? — зашептала позади Нина и толкнула его в валенок.

— Сейчас, — ответил он.

Фонарик висел у него на шее, и его луч освещал серую шероховатость бетона. Изморозь. А внизу — песок и гравий, принесенные, наверно, водой.

Немного передохнув, Володя вытянул вперед правую руку, потом — левую, согнул слегка ногу, уперся носком валенка в трубу и медленно, на каких-то двадцать сантиметров, подался вперед. Вот так. Спокойно, неторопливо. Ух, воздуха не хватает.

Володя выключил фонарик и, судорожно дыша, замер.

Сердце

бешено колотилось, и его стук болезненным звоном отзывался в висках. Проклятая труба! «Не сосредоточивайся на трубе, — советовал ему Пургин. — Думай о другом. И потихоньку ползи. В трубе метров полтораста… Труба выходит в заросший густым кустарником ров. А по рву вы дойдете до дороги, ведущей к Поселку. А там…» «Что же это я? — подумал Володя. — Не прополз метров и тридцати, как уже сдох? Вперед, вперед!» Подув в застывшие ладони, он зажег фонарик. Нина ползет. Молодец она. И как это он здорово придумал, что без нее ему никак нельзя.

— Володя, передохнем. Устала.

— И я…

Он закрыл глаза и положил лицо на согнутую руку.

И будто забылся. И замелькали знакомые и родные лица… Отец, мама и какой-то мальчишка. А, это он сам. Раннее утро, роса… Они идут вдоль речки, и мама то и дело нагибается и рвет голубые незабудки.

Дед Иван топором тюкает. За ухом — карандаш. Добрый пес Шарик лежит рядом, следит, как падают в траву стружки. «Вовка, гляди, как качели делаются… — говорит дед Иван. — Научись, а? Помру, кто их тут ладить будет?»

Бабушка ведет его в школу за руку. А ему стыдно. Он сердится, вырывает руку и бежит что есть силы по улице. А бабушка семенит следом, лицо у нее такое несчастное, что ему хочется вернуться и сказать: «Я тут, бабушка, ну что же ты?» Но ведь она опять возьмет его за руку, как маленького!

Колька Рыбин «маялку» ногой поддает… Герка в ладони плюет, еще минута — и в Собачьем переулке состоится дуэль. Нина идет, задирает голову и ловит языком легкие, пушистые снежинки…

…Первомайская демонстрация. Шурка Бобров несет страшного картонного фашиста. Шурка то и дело совал фашиста в руки другим ученикам, но никто не хотел тащить картонное пугало, и Шурка злился и орал: «Долой фашистов!»

…Последний пионерский сбор. Лицо ее в розовых пятнах. Ее голос: «Потому, что я его люблю…»

Володя открыл глаза, повернулся, прислушался к дыханию девушки и сказал:

— И я тебя тоже.

— Что ты сказал?

— Ничего. Отдохнула?

— Еще минутку.

Он снова положил голову на руку.

…Люба. Качели взлетают. Вверх-вниз… вверх — вниз… Из воды выходит…. Капельки воды на теле — как камушки драгоценные сияют. Какая она вся была! Картину бы такую нарисовать. Но потом пришли эти.

И все разрушилось, все сгинуло, как будто всего того, о чем он только вспоминал, и не было вовсе. И никогда не будет? Ни тюканья топора деда Ивана, ни папиного шлепка тяжелой рукой по его спине, ни смеха мамы, ни озабоченных взглядов бабушки? И никогда-никогда больше, как удивительное видение, как сказочное чудо, не выйдет из воды красивая девчонка Любка?.. Погибли все. Убиты.

— Нинка. За мной.

— Ты сказал: и я тебя тоже. А что — тоже?

Он не отвечал, полз и вдруг замер, прислушался: бредит? Ему мерещится? Володя напряг слух — нет, ему не показалось, теперь он вполне отчетливо услышал звуки губной гармошки.