Роман моей жизни. Книга воспоминаний
Шрифт:
С супругами Минскими я иногда бывал у Давидовой, жены виолончелиста [423] , литературной дамы, имевшей у себя «салон». Бывал там и Михайловский с Успенским. Застали мы, однажды, у Давидовой и принца Петра Ольденбургского [424] . За ужином Михайловский пил много, но, говорят, он никогда не пьянел, а Успенский и на этот раз скоро стал «мокр». После ужина молодежь затеяла танцы по предложению Успенского. Началась кадриль. Успенский танцевал визави с Ольденбургским.
423
Речь идет об А. А. Давыдовой (Давидовой) — супруге Карла Юльевича Давыдова (Давидова, 1838–1889), композитора и виолончелиста, в 1876–1887 гг. директора С.-Петербургской консерватории.
424
Трудно сказать определенно, кого здесь имеет в виду мемуарист: принца Петра Георгиевича Ольденбургского (1812–1881) ко времени описываемых событий уже не было в живых, а
— Наш друг, — сказал Михайловский Юлии Безродной, — с честью выдержал испытание и, смотрите, не выкинул ни одного коленца. Что значит присутствие его светлости!
Сибирские поселенцы, Короленко и Якубович (Мельшин), возвратились в Петербург и вошли в «Русское Богатство», которое Михайловский преобразовал в хороший литературно-политический журнал, не сойдясь с Волынским [425] ; а Волынскому руководство «Северным Вестником» передала новая владелица журнала Л. Я. Гуревич. Номинально редактором «Северного Вестника» стал, между тем, М. Н. Альбов, а «Русского Богатства» — П. В. Быков.
425
Аким Львович Волынский (псевд.; наст, имя и фамилия Хаим Лейбович Флексер, 1863–1926) — литературный критик, искусствовед, специалист в области балета.
Несмотря на подцензурность, «Русское Богатство» долго играло роль серьезного органа с определенным направлением, которое было узко — гораздо уже направления «Отечественных Записок», где все скрипки и флейты заглушал сатирический рупор-громовержец, сардонический смех Щедрина-Салтыкова, но зато стройнее был оркестр, дирижируемый Михайловским. «Отечественные Записки» читались всеми слоями русского общества — и губернаторы, и земцы, и студенты, и офицеры, и подпольники зачитывались ими ради их литературности и молниезарности; «Русское Богатство» было органом партии, шедшей в разрез с марксизмом, начинавшим все больше и больше приобретать сознательных и бессознательных сторонников в России. Уже ясно было, что ни народничество, ни толстовское непротивление злу и мораль идиотического Акима из «Власти тьмы» — «таё-таё»! — выдвинутая великим писателем для спасения нашей исконной тьмы, которую нельзя же разогнать непротивлением, — не годятся для новой России.
С другой стороны, именно благодаря подцензурности, «Русское Богатство» могло долго просуществовать, хотя правительство и находило, что журнал вреден. Он прежде всего боролся с государственным капитализмом прямо или косвенно, и полемика Михайловского с Плехановым, а Воронцова (В. В.) с Лениным-Тулиным [426] , допускалась, пожалуй, ради слабости полемистов «Русского Богатства». Побеждаемые и, следовательно, косвенно тем самым содействующие правительственной финансовой политике, к которой явно склонялся Витте [427] , их постольку терпели, поскольку на верхах смешивали государственный капитализм одной категории, насаждаемый в целях обогащения и укрепления власти, с государственным капитализмом другой категории, имеющим в виду обездоление не народа, а правящей плутократии. С социал-демократическим отношением к государственному капитализму, как он проявит себя в будущем, Витте не считался, предоставляя охранке квалификацию партии и ее подавление в случае надобности. Финансовое ведомство просто хотело воспользоваться теоретическими познаниями социал-демократов и старалось по-своему применить эти познания к государственной машине. О большевиках и о грядущем их мировом значении еще и звука не было. Таким образом, социал-демократы представлялись и чиновникам, и большей части русского общества лишь партией, враждебной партии социалистов-революционеров, а социалисты-революционеры смешивались с народными социалистами. Вообще же, значит, сравнительно благонамеренной партией признавались социал-демократы, хотя нередко все социалисты, каких бы они толков ни были до проявления ими активности и после ее проявления, назывались иным невежественным прокурором, в роде Муравьева [428] , во всеподданнейшем отчете «анархистами».
426
Под псевдонимом К. Тулин было опубликовано несколько работ Владимира Ильича Ульянова (Ленина) (1870–1924).
427
Сергей Юльевич Витте (1849–1915) — государственный деятель, министр путей сообщения (1892), министр финансов (1892–1903), председатель Комитета министров (1903–1905), председатель Совета министров (1905–1906).
428
Николай Валерьянович Муравьев (1850–1908) в 1877 г. был назначен прокурором Ярославского окружного суда; в январе 1879 г. товарищем прокурора судебной палаты Петербурга. Весной 1881 г. он возглавил обвинение в процессе по делу «О злодеянии 1 марта 1881 года, жертвою коего стал в Бозе почивший император Александр II Николаевич» в Особом присутствии правительствующего Сената. В том же году назначен прокурором Санкт-Петербургской судебной палаты, в 1884 г. переведен на такую же должность в Москву, в 1891 г. назначен обер-прокурором уголовного кассационного департамента, в 1892 г. государственным секретарем. С 1 января 1894 г. по 14 января 1905 г. был министром юстиции и Генерал-прокурором. Позднее посол Российской империи в Италии.
Глава сорок четвертая
В. М. Гаршин
После душевной болезни, которою страдал Гаршин и которая дала ему страшную и вместе завидную возможность создать «Красный цветок», произведение, которое, на мой взгляд, превосходит своей чарующей фантастикой
429
В конце 1884 г. Гаршин был принят в члены Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым (неофициальное название Литературный фонд). С 1886 г. он работал в качестве члена Комитета общества.
Спустя месяц после этой встречи моей с Гаршиным, у мирового судьи разбиралось дело. Гаршин был привлечен к ответственности полицией за нарушение тишины и порядка в общественном месте. Была поймана молодая девушка на улице, которую нужда заставила торговать собою, а стыд не позволил пойти в участок показаться предержащим властям и получить казенный желтый билет [430] . Гаршин проходил мимо, когда агенты полицейской морали тащили начинающую проститутку и поощряли ее к непротивлению затрещинами. Она кричала, он сам стал кричать, протестовать, собрал толпу; девочка, воспользовавшись замешательством, убежала. Судья приговорил его к трем рублям штрафа.
430
Желтый билет — просторечное название (по цвету бланка) Медицинского билета, выдаваемого проституткам Врачебно-полицейским комитетом (при Министерстве внутренних дел) вместо изымаемого у них паспорта (вида на жительство). Медицинский билет давал женщинам легкого поведения законное право для занятий своим ремеслом и являлся формой официального учета проституток, контроля за переменой ими места жительства и соблюдением гигиенических требований.
Гаршин, перед тем очень редко появлявшийся в николаевских меблирашках, стал посещать мои вечера, при чем его обыкновенно сопровождал Бибиков. В лице Гаршина я заметил новую перемену: щеки его горели, обрюзглость стала спадать и превратилась в худобу, в глазах стало выступать страдание, выдавливаться какое-то глубокое, тоскливое чувство, я бы сказал, потустороннее.
Перед этим Гаршин увлекался историческим сюжетом; ему хотелось написать роман, героем которого была бы сильная личность.
— И, конечно, такой личностью может быть только Петр Великий [431] . Я хотел бы, чтобы Петр Великий удался мне не только как гений, но и как русская душа со всеми ее огромными достоинствами и такими же колоссальными слабостями.
Когда я был у него, он вынимал из письменного стола черновые листы и, указывая на них, выражал желание когда-нибудь прочитать мне первые главы.
Бывало, Гаршин явится ко мне на огонек, станет спиною к горящей печке и долго молчит. Только сверкают его черно-алмазные глаза, под взглядом которых становилось иногда жутко. Что-то гораздо более сильное и напряженно-ищущее выхода, чем та пальма, которая в его рассказе проламывает стеклянную крышу в оранжерее [432] , томилось и рвалось в даль, в беспредельность не находящей удовлетворения мысли, из этих тоскующих глаз.
431
В воспоминаниях В. Бибикова о Гаршине: «В эту же зиму (1887 г.) он усиленно трудился над задуманным уже давно им романом из эпохи Петра Великого. Он покупал необходимые книги, собирал материалы, ходил в публичную библиотеку, много читал, делал выписки. Работа кипела и спорилась в его руках, он часто говорил о ней, и в его бумагах, если только перед смертью он их не истребил, должна сохраниться первая часть этого романа, которую весною 1887 г. он собирался прочитать Ясинскому и мне, но, к сожалению, не исполнил этого обещания». См. также свидетельство В. Г. Черткова: «Гаршин собирался писать для «образованных» людей повесть из эпохи Петра I и говорил мне, что считает вполне возможным и намерен изложить ее тою же простою народною речью, которою писал для «Посредника»».
432
Имеется в виду рассказ «Attalea princeps», впервые напечатанный в 1880 г. журнале «Русское богатство» (№ 1).
Зашел ко мне однажды, тоже на огонек, артист Далматов и стал наблюдать Гаршина.
— Что вы так на меня уставились? — спросил Гаршин.
— Вы удивительно похожи сейчас на того царевича, которого я видел на днях в мастерской Репина. Настоящий, убитый Грозным, царевич.
Гаршин ничего не сказал, как-то еще больше осунулся, вяло подал руку и исчез с Бибиковым, который скоро вернулся.
— Я довел Всеволода, — начал он, — до квартиры. Он в удрученном состоянии. Последнее время мы сблизились с ним; ведь я знаю, что такое быть душевно-больным; и он мне сочувствует, и я ему. У нас с ним бывают особенные беседы, мы понимаем друг друга с полуслова. Посмотрите, какие у меня глаза: точь-в-точь как у Гаршина!
Бибиков подошел к зеркалу и стал таращить свои глаза. Правда, они были у него тоже красивые и большие, но в них бегал хитрый огонек, а хитрости не было у Гаршина ни искры. У него было выражение, какое мистик мог бы себе представить в глазах у печального ангела.
Мы немножко посмеялись над Бибиковым, но Гаршин внушал нам немалое беспокойство.
Почти целую неделю ежедневно приходил Гаршин, становился все в той же позе у печки и молчал, как-будто что-то собираясь сказать чрезвычайно важное, но что не укладывалось в речь и не находило слов.