Роман о Лондоне
Шрифт:
Да, да, ворчал сердито доктор. Князь лишь забывает о том, что он не Агесилай, не Тимур и не Байрон — и не станет ими, даже если бы очень захотел. Не сможет превратиться в них. Его же дело еще раз князю об этом напомнить. Он может остаться хромым, непригодным к работе, которую должен будет выполнять в Лондоне. Пусть подумает хотя бы о своей жене. Комитет обещал оплатить все расходы. И это резонно. Они русские. В Комитете, конечно, всех весьма изумит его отказ. Такси вызывать незачем. У доктора в больнице есть машина. Он его отвезет сам. Но пусть все же еще подумает. Пусть подумает до завтра. Койка ему обеспечена. Пусть сообщит позже, что решил.
Как всегда, когда случалось какое-нибудь несчастье и Репнин вынужден был думать о своей жене, его бросило в жар.
Он опять иронически усмехнулся.
Неизвестно, сказал, как бы подобные проблемы с женщинами решал Агесилай, в которого, и это ему самому ясно, он не сможет превратиться. Уверен, однако, в том, как бы их решил Тимур. У Тимура был гарем. Гарем бы просто молчал. Что до того английского лорда, который обожал Наполеона и переплывал Геллеспонт, хоть он и был хромой — с женщинами это ему нисколечко не мешало. Пользовался у них большим успехом, как и у греков, хотя сам лучше относился к туркам, чем к тем, за которых боролся и отдал жизнь. Он — Репнин, а Репнины всегда считали, что жена обязана делить с мужем и радость и горе. Любой из Репниных так же точно вел бы себя со своей женой, случись с ней какое-нибудь несчастье. Они не татары, и татарами не были.
Что касается его самого, он считает, что должен смириться со своей судьбой.
Будет, однако, благодарен доктору, если тот не посвятит Надю во всю правду, да и тем, в Комитете, скажет, что с ним все в порядке. И на этом покончим.
Ему сейчас просто нужно отдохнуть. День-два, чтобы привыкнуть к очередной неудаче. Он примет ванну и в постель. Сон все лечит.
Доктор развел руками, беспомощно, и согласился отвезти Репнина домой, как ни в чем не бывало. Сестра помогла Репнину сделать первые шаги и смотрела удивленно вслед уходящим русским. Из их разговоров она не поняла ничего.
СЕМЕЙНАЯ ФОТОГРАФИЯ
Возвратившись домой без гипса, но с опухшей ногой, русский упрямец кое-как успокоился в своей комнате на восьмом этаже нескладного здания, носящего имя цветочницы, родившей сына королю.
Уверившись, что Репнин не намерен приглашать его к себе и знакомить с Надей, Крылов с минуту постоял с ним в парадном, возле лифта, потом откланялся, хмуро, и, не поднимая головы, ушел.
Уже прощаясь, он ни с того ни с сего снова сказал Репнину, что сыт по горло и больницей, и пациентами, и Лондоном, и что не будь у него детей, здесь, в Лондоне, он давно бы пошел в советское посольство и попросил разрешения вернуться в Тверь.
Когда лифт пополз вверх, будто устремляясь в небеса, доктор направился к выходу с таким мрачным видом, что привратник принял его за таксиста, которому этот странный поляк, приехавший бог знает откуда, не заплатил денег. Он захотел это уточнить у Крылова, очень учтиво.
Доктор не удостоил его ответом.
Он уже упрекал себя за то, что вообще ввязался в эту историю с репнинской ногой.
Меж тем Репнин, поднявшись на восьмой этаж, вошел в квартиру, которая сейчас напоминала ему тюремную
Потом не спеша начал раздеваться и, хромая, приготовил ванну. Сустав распух, и он боялся поскользнуться в ванной. Тревожился, что вдруг Надя узнает о том, что произошло у Крылова. Что одна нога у него будет короче другой, что, может быть, он навсегда останется хромым. Он решил порвать всякие связи с Крыловыми. Госпожа Крылова нагоняла на него скуку вместе со своими фотографиями. Он вспомнил, как она на него смотрела, показывая эти фотографии. Открыто предлагала себя.
Так же как в Корнуолле, когда звала в Труро.
Эта шальная чемпионка-фигуристка не понимала, что сейчас, в Лондоне, он тем более не жаждет играть ту роль в чужом браке, которую покойный Барлов обозначил словом «помощник». Ей даже в голову не приходило, что сейчас, в Лондоне, поблизости от ее мужа и его жены, возможная связь между ними еще больше удалила бы их одного от другого. А к тому же еще ее дети. Эти два малыша.
Впрочем, каждому дураку ясно, что больше всего привлекало ее к нему. Он ведь князь! Marjory, this is prince Nicholas. Так она его представила.
Сидя в теплой воде, в ванне, Репнин в тот вечер мысленно издевался над госпожой Крыловой.
Ее настоятельные уговоры поехать в Труро были шиты белыми нитками. Впрочем, интересно бы, черт возьми, посмотреть, что это за Труро, где она родилась, в собственном доме ее родителей, и куда так усиленно его звала. Муж вечно занят в больнице? Она совсем одна?
Вероятно, на отдыхе, на море, эту молодую женщину просто потянуло к незнакомому, новому мужчине?
Кстати, Наполеон был ненасытен в любви.
Великий человек. Репнин припомнил случай, как Наполеон однажды приказал доставить ему некую красивую актрису. Ее доставили в тот момент, когда он, великий человек, был занят государственными делами. Какая-то встреча с министрами.
Пусть подождет, распорядился великий человек. Она ждала. В спальне было холодно. Она выразила неудовольствие.
Пусть разденется, громогласно приказал победитель Аустерлица.
Она разделась и легла. Ждала. Шли часы. Она снова запротестовала.
Тогда пускай одевается — прогремел тот, кто вступил в Москву. (Этого Репнин ему никогда не смог простить.)
Несколько миллионов полегло в наполеоновских войнах. А Репнина в теплой ванне трясло от смеха, что у полководца недостало времени переспать с женщиной, хотя он был ненасытен в любви и набрасывался на женщин с легкостью молодого кобеля.
В воде его нога — кажется — успокоилась и отек спал. Он продолжал лежать, предаваясь своим странным размышлениям.
Поездка в Труро?
Слава богу, все к лучшему, еще не известно, что было бы, если бы он туда поехал с госпожой Крыловой. Вероятно, все же эта взбалмошная брюнетка не потребовала бы остановиться для любви посреди дороги, где-нибудь в тени сосняка — походя?