Роман
Шрифт:
– Любовь моя, тебе надо подкрепить свои силы, – обратился он к ней. – Ты не спала ночь и столько пережила сегодня. Съешь что-нибудь.
Улыбаясь, она покачала головой.
– Отчего же ты отказываешься? Смотри, какое изобилие, и это все для нас с тобой.
Но она снова покачала головой, не смея ни к чему прикоснуться.
– Антоша, Петр Игнатьевич! – обратилась к ним тетушка. – Поухаживайте за молодыми, мне кажется, они несколько растерялись.
– Растеряешься поневоле от такого крика! – усмехнулась Красновская.
– Нет, друзья, обычай – великая вещь! – заговорил Антон Петрович. – А коль мы празднуем с народом, так надобно все делать по-народному!
– Ты, Антоша,
– А я не стыжусь, душа моя!
– Иной мужик профессора за пояс заткнет! – поддержал Красновский, хлопоча вокруг тарелки Татьяны.
– Не вас ли, Петр Игнатьич, за пояс затыкать будут? – спросила тетушка, и новый приступ смеха овладел всеми.
– Дорогая Лидия Константиновна, меня с моей комплекцией трудненько заткнуть за пояс! – парировал под общий смех Красновский.
– Ну, это уж от мужика будет зависеть, а не от вас! – ответила тетушка.
– Особенно, если Надежда Георгиевна поделится опытом с этим мужиком, – осторожно вставил Рукавитинов. – Опытом по затыканию за пояс профессоров.
Всеобщий хохот сотряс террасу.
– А-ха-ха-ха! – хохотал Антон Петрович. – Эка! Вот вам и gaudeamus igitur! А-ха-ха!
– Ничего, Николай Иванович, еще сочтемся! – пообещал Красновский.
За это время он успел нагрузить тарелки молодых различными закусками.
– Друзья мои, вам необходимо подкрепиться, – обратился он к ним. – Подумайте о своем бесценном здоровье и поймите, что не духом единым сыт человек. Татьяна Александровна, особенно это вас касается!
Он поцеловал ее руку:
– Давайте, дорогие мои, не впадать в крайности. Вы же не индусские йоги, в конце концов!
– Танечка, вы непременно должны попробовать моего поэтического салата! – оживленно говорила тетушка.
– Раковых шеек, Рома! – качал головой, жуя, Антон Петрович. – Это вершина кухмистерского мастерства!
– Поросеночка, поросеночка покушайте! – советовала попадья.
– Рекомендую заливное, – басил дьякон.
– Гребешочки, гребешочки петушиные во сметанке! – качал головой, зажмурясь, Федор Христофорович. – Сладость несказанная!
– Рыжичков попробуйте – во рту тают! – советовала Амалия Феоктистовна.
– Все, все они попробуют! – успокаивающе поднял руку Красновский. – Только не насилуйте! Демьянова уха нам некстати!
– Нам, брат, здесь любая уха кстати! Даже уха из петуха! – засмеялся Антон Петрович, и вместе с ним засмеялись все.
Роман взглянул на Татьяну, которая, все так же улыбаясь и опустив глаза, смотрела в свою тарелку, нагруженную сердобольным Красновским.
«Что же это такое? – казалось, спрашивали ее глаза. – Как это называется и что мне делать с этим?»
Роман хотел было опять посоветовать ей съесть что-нибудь, но молчал, поняв, что это все равно что предлагать ангелу вкусить земной пищи.
Парни в кумачовых рубахах подошли с шампанским и стали наполнять бокалы. Едва вино вспенилось в бокале Красновского, он быстро встал и, подняв бокал, произнес, поворачиваясь ко всем:
– Друзья! В далекой и прекрасной Грузии есть замечательный обычай. Когда там играют свадьбу, то избранный старейшинами тамада, то бишь человек, председательствующий за столом и говорящий тосты, обязан сказать свой лучший тост не о женихе и невесте. А о ком бы вы думали?
– О себе самом! – подмигивая, подсказал Антон Петрович.
– Ни в коем случае. Свой лучший тост он обязан сказать о родителях той половины, которая пришла в гости. То есть, если свадьба справляется в доме жениха, то надо посвятить этот тост родителям невесты, а если в доме невесты – тогда родителям жениха. Поскольку у нас свадьба в доме жениха, а я,
– Хоть и никем не избранный! – буркнул Антон Петрович.
Петр Игнатьевич погрозил ему пальцем и продолжил:
– Да. А я, стало быть, тамада, то, следовательно, тост мой будет посвящен вам, многоуважаемый Адам Ильич.
Куницын встал с бокалом в руках. Лицо его было радостным и торжественным, солнце сверкало на погонах и регалиях мундира.
Все притихли.
– Многоуважаемый Адам Ильич, – начал Красновский после небольшой паузы. – С тех пор как Господь создал род человеческий и сказал нам: «Плодитесь и размножайтесь», мы, простые смертные, честно исполняем этот завет. Встречая свои половины иного пола, мы соединяемся с ними брачными узами, сочетаемся и порождаем на свет потомство, пополняя тем самым род человеческий. И это продолжается изо дня в день, от века к веку. Это замечательно, потому что это естественно. Замечательны и достойны высочайших похвал люди, производящие на свет потомство и пополняющие свои семьи. Но сейчас я хочу обратить внимание собравшихся не на эту огромную часть человечества, составляющую, вероятно, девять десятых всех смертных, а на другую, совсем небольшую часть, на оставшуюся одну десятую, состоящую, однако, из людей удивительных. Эти люди удивительны и высоки тем, что пополняют свои семьи не обычным, так сказать, греховным путем, как все остальные девать десятых, а безгрешно, минуя плотскую страсть, коей все мы с вами подвержены. Да! Их дети безгрешны, потому что родители не рожали их, а брали от мира и растили, как своих родных. Эти бедные сиротки обретают в лице новых родителей не просто родителей, а нечто большее. Они обретают веру, надежду, любовь. Да, друзья мои! Нет в нашем мире ничего дороже беспорочной отеческой любви к малым мира сего! Нет ничего чище этой любви! Эта любовь достойна жизни вечной. Когда бедные малютки по воле рока остаются сиротами в нашем беспощадном мире, они напоминают мне крохотных птенцов, выпавших из гнезда в бурную реку. Ревущий поток несет их, и кажется, что нет спасения и гибель близка. Но Господь посылает им спасителей! Надежные и нежные руки выхватывают их из стремнины, добрые сердца согревают их и берут под защиту. Что может быть благородней в нашем мире пошлости и коварства?! Есть, есть благородство и не перевелись еще благородные люди! И такой благородный человек среди нас. Это Адам Ильич Куницын. Вам, досточтимый Адам Ильич, посвящаю я тост свой! Вашей беспорочной отеческой любви, вашему мужеству и благородству! И прежде чем выпить за здравие ваше, поклонюсь я вам, как всегда склонял голову перед Любовью, Истиной и Добром!
Поставив бокал, он поклонился.
– Браво, Красновский! – серьезно оказал Антон Петрович, поднимаясь с бокалом. – За здоровье Адама Ильича!
Мужчины стали вставать со своих мест. Адам Ильич по-прежнему стоял с бокалом в руке. По щекам его текли слезы.
Подрагивающей рукой он стал поднимать бокал, но потом, неловко выйдя из-за стола, двинулся к Красновскому.
Петр Игнатьевич в свою очередь направился к нему. Встретившись, они обнялись и трижды поцеловались, плеща шампанским из наклонившихся бокалов.
– Спасибо, спасибо, голубчик… – бормотал Адам Ильич.
– Спасибо вам, дорогой! – говорил Красновский. – За Таню, за добро! Спасибо!
– Ну Петр Игнатьич, ну златоуст наш! – бормотал отец Агафон, вытирая слезы. – Так сказать! Царица Небесная, так сказать, по-божески, по-христиански! У меня сердечко так и сжалось, а вот и слезоньки теперь текмя текут…
Попадья тоже прослезилась и вытирала глаза батистовым платочком.
– За здоровье Адама Ильича! – громогласно повторил дядюшка, и все стали чокаться с Куницыным.