Романтик из Урюпинска, или долгая дорога в Рио-де-жанейро
Шрифт:
Весной Тина впервые принесла двух щенков, один из которых был мертвым, но оставшийся рос крепким, упитанным и через три недели стал таким же игрушечным медвежонком, каким в свое время была Тина.
Однажды, выйдя в сени, Ильин увидел, как щенок подошел к основанию перил, представляющие собой гладкую широкую доску, сел на попку и, как с горки! ловко съехал со второго на первый этаж. Антон Сергеевич глазам своим не поверил! Каждый раз перед прогулкой щенок пользовался только таким способом передвижения; ступени лестницы были для него слишком велики. Все домашние специально собирались в сенях, чтобы понаблюдать за цирковым номером щенка.
Как он до этого
– Купите щенка, недорого.
– Какой породы? Дворняга?
– Охотничья. Сеттер беспаспортный. Вот его мамаша бегает, и он такой же будет.
– Сколько?
– Да на бутылку дай и хватит.
7
Антону Сергеевичу все еще не верилось, что он насовсем приехал в Россию, на Волгу, на родину своих родителей, и просыпался каждое утро с радостным чувством. На улицах, в транспорте, в библиотеке, в фойе театра он, как любознательный турист с интересом вглядывался в лица голубоглазых волгарей, и на душе становилось хорошо. Ильин радовался русской речи, цветущим садам, сплошь покрывающими высокий берег Волги; останавливался перед старыми деревянными домами с резными наличниками, перед крепкими купеческими особняками; подолгу гулял над широкой рекой и думал: " Как же должно быть тоскуют люди, навсегда уехавшие отсюда!". И ему казалось, что пройдет пять-десять лет, жизнь наладится, и его семья, его дети, внуки будут жить здесь долго, счастливо. Он живо представлял, как к нему будут приезжать в отпуск друзья из Средней Азии, как они будут восхищаться, завидовать ему и мечтать о переезде в этот город.
Прожив года полтора, немного привыкнув, Ильин сделал для себя неприятное открытие (как он этого раньше не замечал!): здесь, в центре России, на берегах великой Волги, очень плохо говорят по-русски. Намного хуже, чем в далекой Средней Азии. Все больше раздражали его местные штучки вроде "быват", "глотат", " яш-шики", и то, что большую часть фразы занимает беспричинный мат.
Но мало этого! Выросшие, как грибы после дождя, радиостанции внесли свою лепту в разрушение языка. Круглые сутки в перерывах между исполнением тупой попсы, псевдотюремных песен и англоязычного мусора напористо и нагло звучала залихватски-хамская, захлебывающаяся речь абсолютно безграмотных ведущих.
И телевидение не осталось в стороне. Многие дикторы, ведущие, корреспонденты разных каналов или картавили, или шепелявили, или "акали", или "экали", или " мэкали". Это стало для Антона Сергеевича какой-то пыткой!
Как-то раз, он ждал автобус и вынужденно (не заткнешь же уши) слушал орущее из ларька радио. Рев стих, и молодой, бодрый голос произнес: "Александр Максимович Горький(!) как-то сказал, что жизнь дается человеку один раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно! И, чтобы вам не было больно, послушайте песню". Ошарашенный Ильин огляделся и определил, что никто ничего не заметил.
8
Не надо быть очень наблюдательным человеком, чтобы заметить, - русские, долго жившие в советских республиках, сильно отличаются от русских, живущих в Центральной части России. Антон Сергеевич определил это, еще живя в Ташкенте.
Он вспомнил, как ездил в командировку по Самаркандской области с журналистом, недавно переехавшим в Узбекистан из Тулы. На одном из предприятий, по завершении работы, как водится,
Вспомнилась недавняя передача о Рудольфе Нуриеве. Народная артистка СССР, дама весьма преклонного возраста, его педагог, нараспев (по- старомосковски) рассказывала о начале балетной карьеры Мастера. Несколько раз она с деланно-смешливым удивлением произнесла: "Татарчонок какой-то! Татарский мальчишка!". И так она напирала на "татарчонок", что можно было подумать: представителям этой национальности лучше вообще в балет не соваться! Хватит одного Нуриева!
Антон Сергеевич представил себе реакцию своих соседей - татар, спокойных, работящих людей, которые могли дать сто очков вперед многим русским оболтусам.
"И откуда у нас это дурацкое высокомерие?", - с раздражением думал Ильин.
– "Все у нас плохи! Жиды - хитрые, хохлы - упрямые, чукчи - тупые, азиаты - чурки. Только одни мы, русские - умные и хорошие! Непонятно только почему чуть ли не во всем мире на нас, как на дикарей смотрят, с опаской; а в некоторых странах открыто ненавидят. Вероятно, дело здесь не только в плохой политической наследственности. Да о чем говорить, если время от времени с уст политиков, писателей срывается какая-нибудь гадость! Хоть кто-нибудь, когда-нибудь поставил себя на место людей, которых они походя оскорбляют? Лезем в судьи, забывая, что мы самая разобщенная нация на земле. Хотя, может где-то в Сибири, на Севере, остались деревни, где русские живут дружно, без этой дикой, ископаемой зависти, которая уже стала нашей главной национальной чертой?!"
А еще Ильин заметил, что и с юмором в этом городе не все в порядке. Разве можно сравнить "урюпинцев" с москвичами, ташкентцами, а тем более с одесситами?!
"Какие-то люди здесь сонные, заторможенные. А если не сонные, то пьяные и агрессивные. Может климат виноват?" - как-то раз подумал Антон Сергеевич и улыбнулся, вспомнив фразу приятеля-художника, побывавшего в Италии: "Отступать некуда - позади Северный Ледовитый Океан".
Ильин не случайно по юмору ставил на одну доску ташкентцев и одесситов. В Ташкенте до знаменитого землетрясения 1966 года был замечательный район Кашгарка, в основном населенный евреями, уехавшими от войны из оккупированных областей. Особенно много было одесситов, которые со своими неподражаемыми хохмами, говором, музыкой, телодвижениями и мимикой прекрасно адаптировались в многонациональном, огромном городе, и если бы не их присутствие, - Ташкент многое бы потерял. Антон Сергеевич был убежден, и не без оснований, что главными носителями юмора в нашей стране были и пока остаются евреи.
9
Ильин был в Одессе всего один раз, восемнадцатилетним студентом. Для него Одесса с детства была городом-мечтой, городом, из которого, он знал, вышли талантливые писатели, музыканты, артисты, украсившие советскую культуру.
В свой первый и единственный приезд Антон смотрел на все с интересом первооткрывателя. Он ходил по Привозу, по Дерибасовской, по Французскому бульвару, вокруг Оперного театра, бродил по территории морского порта, где вдыхал запахи нагретого солнцем железа, мазута, солярки, гниющего кубинского тростника, похожего на запах дешевого портвейна; с жадностью вслушивался в одесский говор, и даже специально подходил с безразличным видом к спорящим людям, в диалогах которых чуть ли ни каждое слово было маленькой парадоксальной жемчужиной.