Романтик из Урюпинска, или долгая дорога в Рио-де-жанейро
Шрифт:
Однажды Ильин зашел в ЦУМ и остолбенел. Он не был здесь полгода. Можно было подумать, что по какому-то волшебству жизнь резко изменилась, и все жители города неожиданно разбогатели. Из отечественных товаров остались только нитки, иголки и резинки для трусов, все остальное было импортным и безумно дорогим.
Ильин подошел к красиво освещенной витрине с наручными часами. Бегло взглянув на нарядные японские часы, он надел очки и нагнулся к нижней стеклянной полочке, где в открытых, обтянутых кожей, футлярах скромно лежали швейцарские часы: "Tissot", "Omega", "Longines", "Rolex". Посмотрев на цену, Антон Сергеевич деловито подумал, что за такие деньги можно было бы значительно
И он, как Гантенбайн, представил себя в хорошем костюме, в удобной обуви, с "ролексом" на руке, прогуливающимся в фойе Большого зала Московской консерватории. "Сколько же здесь знаменитостей!
– отмечает про себя Ильин.
– И какие они милые, простые люди, как легко и естественно держатся... Странно, что только в пятьдесят четыре года я наконец-то смог приехать в Москву, чтобы попасть на концерт Берлинского филармонического оркестра...".
Ильин взглянул на свою двадцатирублевую "Победу", купленную пятнадцать лет назад и немного приободрившись, подумал: "Ни к чему эта роскошь, чепуха все это, главное - здоровье". Почему-то вспомнилась гнойная палата, где, просыпаясь ночью, Антон видел одну и ту же картину: сосед по койке сидит, как изваяние и смотрит на культю бедра, все еще не веря в случившееся, не веря, что теперь он калека, и идиотскую шутку Семеныча: "Чего ты все глядишь? Думаешь, новая нога вырастет!".
13
После того злополучного утра (романтик хренов) словно что-то надломилось в душе Антона Сергеевича. Продолжая жить в этом доме, он редко общался с членами своей семьи, а на разговоры о его творчестве и заработках было наложено негласное табу. Катя поняла, что говорить на эти темы не только бесполезно, но и опасно, так как все сводилось к одному: на кой черт твое творчество и два высших образования, если за них не платят. После таких разговоров Ильин ожесточался, пил еще больше, занимая деньги.
Невостребованность, унизительные гонорары, бесправность и безысходность все больше "доставали" Ильина.
В последнее время Антон Сергеевич возненавидел телевизор, а бодрый предрекламный проигрыш, проникающий через стену, доводил его до бешенства. По вечерам он закрывался в своей каморке и, лежа на диване, читал и перечитывал книги, оставшиеся после отца.
Как-то Ильин поймал себя на мысли, что выбор чтения стал несколько необычным. У Бунина, Куприна, не говоря уже о Гиляровском, Антон Сергеевич, как бы невзначай читал все больше о еде, об изысканных блюдах, о застольях. Если брал, к примеру, том Булгакова, то книга, как по заказу, открывалась на третьей главе "Собачьего сердца", и Ильин, кажется, в сотый раз с наслаждением читал описание обеда Филиппа Филипповича с доктором Борменталем.
Антону Сергеевичу не раз доводилось слышать рассказы людей, испытавших голод военных и послевоенных лет. В одной из радиопередач серьезный ученый - историк утверждал, что Россия никогда не была сыта, и это, по его мнению, являлось главной причиной всех бунтов, революций и бесконечных бед.
Вспомнилась давняя поездка с семьей на Украину. Соседкой оказалась пожилая учительница, словоохотливая, симпатичная женщина.
– Сколько себя помню - всегда любила покушать, - рассказывала она. - Как все дети любила сладкое, но больше всего сгущенное молоко, я его просто обожала! Сразу же после войны на танцах познакомилась с молоденьким лейтенантом. Время было голодное, а военные (я знала) получали паек, в котором непременно была сгущенка. Лейтенант был симпатичным, скромным пареньком небольшого роста, и я ему определенно понравилась, а мне он был, почему-то, совершенно безразличен. Когда же он предложил мне руку и сердце, я подумала: "Если откажусь - сгущенки мне не видать!". Так и прожили вместе сорок четыре года, хоть и без
Ильин зашел в буфет. По телевизору шли новости. Бесстрастный голос диктора сообщал: "Костя Романов живет без обеих ног в деревне на самом большом болоте в мире (пять тысяч квадратных километров). Имеет компьютер. Вся деревня ненавидит его за то, что ему уделяют много внимания. Земляки пишут в разные инстанции: "На каком основании столько внимания Романову?" Антон Сергеевич матюкнулся про себя, взял 150 граммов водки и маленький бутерброд с кусочком селедки. Не торопясь, выпил и задумался. Мысли были какие-то путанные и невеселые.
...Люди образованные, интеллектуальные воспринимают все (счастье, боль, смерть) осознаннее, острее, глубже, чем люди серые, бездушные. А разве не счастье чувствовать радость бытия, саму жизнь объемней и ярче других! А каково чувствовать горечь, безысходность, безутешность большого горя? Хорошо бы всегда быть счастливым и не знать горя! Но тогда не будешь знать истинной цены счастья. А в чем состоит истинная цена счастья? Все в этой жизни так перемешано...
Тихо, чисто и проникновенно зазвучало "Венецианское адажио" Альбинони. Ильин закрыл глаза, и ему захотелось плакать. Он вспомнил покойных отца и мать, их чудесную, уютную квартиру в старинном особняке на краю соснового бора под Потсдамом.
14
Отец любил добротные вещи и знал в них толк. Он носил удобные полуботинки на толстой, мягкой подошве, темные, строгие костюмы из английской шерсти, цейссовские очки в элегантной оправе, дорогие швейцарские часы. Но лучше всего Антон почему-то запомнил темно-вишневый перламутровый "паркер" с золотым пером. Сколько же этим пером было написано заключений, диагнозов, сколько выписано рецептов! Правда, гэдээровские чернила были неважнецкими, но стойкий "паркер" их выдерживал. За много лет кончик пера истерся изрядно, но промываемая регулярно авторучка действовала безотказно.
Старинные вещи обладают удивительными свойствами. Пианино с бронзовыми подсвечниками, потемневшие настенные часы с тяжеловатыми римскими цифрами и мелодичным боем, небольшой книжный шкаф из орехового дерева, сохранивший, кажется, запах кожаных переплетов, изысканная, мраморная статуэтка мальчика, вынимающего из ноги занозу... Эти вещи, по которым привычно скользит взгляд, напоминают чем-то намоленные иконы. Дорогие сердцу семейные реликвии, переезжающие вместе со стареющими хозяевами в новые квартиры, будь то холодный блочный дом, или деревянная изба. Они несут в себе частичку дома, в котором вырос под мелодичный бой часов, под звуки старинного пианино; напоминают дом, где прочитал первые книги, дом, которого уже никогда не будет, но который до конца останется в цепкой детской памяти.
Родители Антона были людьми гостеприимными, хлебосольными. Где бы ни служил отец: на Крайнем Севере, в Восточной Германии, в Средней Азии - везде семью Ильиных окружали интересные, неординарные люди, главным образом врачи, коллеги отца. Семейной многолетней традицией были воскресные обеды. Мать готовила простую, но очень вкусную еду. Холодец, пельмени, пироги с мясом, с рыбой, жаркое, плов. Антон часто вспоминал жаркое, которое мать прекрасно делала из любого мяса. Крупные куски она жарила в большом количестве топленого масла (тогда еще не знали о вреде холестерина), потом доливала воды, добавляла специи, тушила часа полтора, Это мясо подавалось отдельно, оно источало непередаваемый аромат, было румяно-коричневого цвета в прозрачном янтарном соку, и вызывало зверский аппетит. На отдельном блюде лежал золотистый, дымящийся картофель. Обедали долго. Потом пили чай с пирогами.