Романтик из Урюпинска, или долгая дорога в Рио-де-жанейро
Шрифт:
Тогда он ловил себя на мысли: "Вот бы жить в этом городе!". И тем противней было слушать откровения отцовского друга, у которого был в гостях: "Как же надоели эти евреи!"
И вот теперь, по прошествии тридцати лет, даже имея возможность, он не поехал бы жить в Одессу, потому что знал: той Одессы уже нет, - она чуть ли не вся переехала на Брайтон Бич. И как сидели еврейские старики на Приморском бульваре, так и сидят, только уже на чужом берегу, который может быть через два-три поколения и станет родным, но никогда не сравнится с Черноморским берегом, и мир не услышит неподражаемых хохм, для которых не годится язык Шекспира.
Антон женился
Случайно он узнал, что в каком-то проектном институте собирают оркестр. Теперь он благодарил маму, что она частенько стояла с ремнем и говорила "упертому" сынишке, сидящему за пианино: “ Ты будешь играть, негодяй, или нет?!! Я же за тебя марки плачу!” (дело было в Германии). У Антона уже был опыт работы в школьном вокально-инструментальном ансамбле. Он по слуху играл и на рояле, и на бас-, и на ритм-гитаре. Одним словом – находка!
Самое смешное, что он оказался единственным гоем в еврейском оркестрике, но с первой же репетиции вписался в ансамбль, потому что имел абсолютный слух. Руководил группой худощавый, энергичный, с недоверчивым взглядом Фима Герц. Все знали, что он в прошлом году закончил консерваторию c красным дипломом, но Фима не ленился время от времени напоминать об этом своим недипломированным лабухам.
Однажды, перед началом репетиции, пока музыканты расчехляли инструменты, докуривали, Герц сидел за роялем и задумчиво наигрывал грустную еврейскую мелодию. А надо сказать, Антон был внимательным слушателем. Он мог пропустить мимо ушей словесную директиву, но музыку слышал хорошо. Настолько хорошо, что прогуливаясь по улице и услышав из окна дома любую, даже не знакомую, замысловатую мелодию, мог на спор определить ее тональность и тут же воспроизвести на любом инструменте.
– Фима, извини, пожалуйста, - осторожно прервал игру маэстро Антон. – Мне кажется, в четвертом такте лучше будет смотреться «ля чистый», а не "ля – септ"
– Ты, гой, будешь мне указывать какой аккорд играть! Я консерваторию с красным дипломом закончил!
– Да играй хоть «си-бемоль»! Мне плевать! – взорвался Антон.
Все повернулись к нему и с интересом уставились: что будет дальше! Тем временем Фима раздраженно стал брать аккорд за аккордом, проверяя предложение Ильина, и… остановился на "чистом ля-миноре"
– Зи бис аид? – недоверчиво спросил Герц.
– Да что за привычка у вас у всех! – возмутился Антон. – Как увидите толкового русского, сразу же в евреи зачисляете!
– Вот! Вот! – закричал Фима и, как молодой Фидель (только безбородый), стал трясти полусогнутой рукой с клювом - пальцем в пол. – Русский так не скажет!
– С вами, клезмерами, и не этому научишься! – выразительно сказал Ильин.
– Так я не понял, мы пришли репетировать или будем выяснять национальную принадлежность?
Подруга тещи Вера Николаевна Поченкова, женщина образованная, но высокомерная, была антисемиткой. Каждая не очень русская, а иногда и русская фамилия, носитель которой имел нестандартную внешность, вызывала у Поченковой изнуряющее подозрение. Филолог по образованию, она со знанием дела выискивала мельчайшие признаки в сомнительной фамилии, и дошла до того, что на полном серьезе считала Аллу Пугачеву умело замаскированной еврейкой.
Ильин впервые столкнулся с таким идиотским сочетанием образованности и антисемитизма. Как-то
– глядя на Поченкову, думал Антон. - Чушь собачья! В деревнях и евреев-то никогда не было! Скорее всего, "просвещение" произошло позже в каком- ни будь захолустном райцентре, где, возможно, всего было два еврея: провизор и заведующий продуктовой базой!"
10
Водку Ильин переносил плохо. Утром ныло сердце, подташнивало, болела голова. Приходилось принимать анальгин, корвалол. Все чаще он ловил себя на мысли, что в Ташкенте не пил так часто, а если и пил, то сухие вина, очень приличные и недорогие. Здесь же сухие вина были ему не по карману, да и пили все только водку, не отягощая себя закуской. Иногда неожиданно всплывало шутливое напутствие приятелей: "Смотри, не спейся там".
Вскоре редакцию газеты снова закрыли, и Антон Сергеевич во второй раз стал безработным. Четыре месяца он был на иждивении жены и полностью отказался от спиртного.
В начале февраля Ильин узнал, что открывается новая газета, где требуется опытный фотограф. При устройстве на работу, выполнив необходимые формальности, он зачем-то сказал редактору: "Да, чуть не забыл, я совершенно равнодушен к спиртному".
Лучше бы он этого не говорил. Редакция новой газеты оказалась весьма специфичной. Она была создана исключительно для торговли недвижимостью. Чуть ли не каждая покупка, продажа квартиры, завершалась в стенах редакции обильным застольем. Поначалу Ильин крепился и под разными предлогами избегал искушения, но вскоре случилось то, чего он так боялся.
С утра 23 февраля начались приготовления к празднику: женщины готовили салаты, красиво нарезали окорок, буженину, оранжево-красную семгу, делали симпатичные маленькие бутерброды с черной и красной икрой, мужчины открывали банки с маринованными грибочками, огурчиками, помидорками, а когда на стол поставили запотевшие бутылки "Смирновской", "Твиши" и "Мукузани" Антон Сергеевич подумал: "Пожалуй, выпью стаканчик сухого вина - праздник все-таки, да и закуска мировая".
– Давай тару, Сергеич!
– говорили коллеги и, щедро наливая, добавляли, - давно бы так! А мы думали, что ты не вольешься в наш коллектив.
Было шумно, весело, откуда-то появилась гитара, и Антон сразу же очаровал всех своей игрой и пением.
Рано утром опять давило сердце и сильно болели виски. В фотолабораторию зашел журналист Витя Лунин и участливо спросил:
– Как самочувствие?
Ильин вяло махнул рукой.
– Подлечишься? Вынимая из сумки "чекушку", спросил Лунин.
– Может лучше пивка?
– Не говори глупости. После вчерашнего банкета необходимы радикальные меры.
Между Ильиным и Луниным вскоре возникло взаимопонимание и приятельство, которое обычно случается с людьми творческими и выпивающими. Платили мало, и с середины марта Антон Сергеевич стал подрабатывать ночными дежурствами здесь же, в офисе редакции, и стал "прикладываться" чуть ли не каждый день. Возник новый режим дня. К шести вечера он уже был нетрезв Ложился спать в семь- восемь вечера, просыпался в два-три ночи, ходил из угла в угол, пил воду, снова ложился и, если получалось, спал до семи утра, потом вставал, и, не умывшись, шел к новому другу похмеляться: тот дежурил в редакции и всегда брал на дежурство водку.