Романы катастроф
Шрифт:
Он снова вернулся в машину и поехал по Бродвею на юг, до самой гавани. Здесь был конец пути.
Может быть, оставшиеся в живых люди уплыли в Европу или в Южную Америку. Этого он не узнает. Но он точно знал, что именно здесь триста лет назад высадился на берег его предок, датский переселенец. И вот теперь Иш, его потомок, замыкает круг.
Он увидел статую Свободы. — Свобода! — иронически подумал он. — Наконец я получил ее. Я получил гораздо больше свободы, чем думали те, что установили статую этой женщины с факелом.
Иш продолжил свой путь через Ист Сайд, свернул в сторону, когда почувствовал тошнотворный запах,
Принцесса залилась сумасшедшим лаем. Иш остановил машину, оглянулся и увидел человека, вышедшего из дома. Иш вышел навстречу ему, оставив лающую Принцессу в машине.
Человек шел к нему с распростертыми руками. Он выглядел вполне обычно: хорошо выбрит, в легком костюме, пожилой, несколько грузный, улыбающийся. Иш смотрел на него и даже ждал, что тот заговорит, как обычно говорят торговцы, владельцы магазинов: «Что я могу для вас сделать?»
— Меня зовут Абрамс, — сказал он. — Милт Абрамс.
Иш с трудом произнес свое имя. Так долго он его не произносил! После знакомства Абрамс пригласил его к себе. Они пришли в прекрасную квартиру на втором этаже. Светловолосая женщина, лет сорока, хорошо одетая, с умным взглядом, сидела за коктейльным столиком, и смеситель коктейлей стоял перед ней. — Познакомьтесь… жена… — сказал Милт Абрамс, и по его нерешительности Иш понял, что это вовсе не жена. Вряд ли катастрофа пощадила и мужа, и жену, но время сейчас было такое, что необходимость в церемониях отпала.
Миссис посмотрела на Иша с улыбкой, видимо, посмеиваясь над смущением Милта. — Зовите меня Энн, — сказала она. — И давайте выпьем. Теплый мартини — единственное, что я могу предложить. Во всем Нью-Йорке сейчас не найдешь ни крошки льда. — Все-таки они оба были настоящими нью-йоркцами.
— Я все время говорю ей, — сказал Милт, — чтобы она не пила это. Теплый мартини настоящий яд.
— Вы только подумайте, — сказала Энн. — Провести все лето в Нью-Йорке — и без крошки льда! — Тем не менее ее отвращение к теплому мартини, видимо, было не таким сильным, чтобы заставить ее отказаться от коктейля.
— Я могу предложить вам кое-что получше, — сказал Милт. Открыв буфет, он показал полку с Амонтильядо, коньяком Наполеон и несколькими знаменитыми ликерами. — К тому же, — добавил он, — для них не требуется льда.
Вероятно, Милт был большим любителем ликеров. То, что он достал к обеду бутылку Шато Марго, доказало это.
Шато Марго не совсем подходил к консервированному мясу, но ликер был прекрасен сам по себе и вызвал у Иша легкое приятное опьянение. Энн к этому времени тоже уже была навеселе.
Вечер прошел очень хорошо. Они играли в карты при свечах, пили ликер, слушали музыку с помощью портативного фонографа, для которого не нужно было электричества. Он приводился в движение пружиной. Они болтали — обычная светская беседа ни о чем. — Эта пластинка скрипит… это моя взятка… налейте мне стаканчик…
Это был приятный вечер. Они делали вид, что ничего не думают о том, что находится за дверями квартиры, они играли в карты при свечах только потому, что так было приятно, а не потому, что не было
Пока они играли в карты, Иш по отдельным словам и ремаркам составил себе представление о ситуации. Милт был совладельцем маленького ювелирного магазина, Энн была женой некоего Харриса. Они были достаточно обеспечены, чтобы проводить лето на побережье. Энн занималась всю жизнь только собой — модные туалеты, парфюмерия, прически… Сейчас они заняли превосходную квартиру, за которую раньше не могли бы платить: она была слишком дорога. Электричество сразу перестало подаваться, но вода еще шла, поэтому элементарные удобства еще пока обеспечивались.
Они были обычными нью-йоркцами, и оба раньше не имели автомобилей. Так что машина и для того и для другого была настоящей тайной. Общественного транспорта больше не существовало, и передвигаться они теперь могли только пешком. Оба они уже были в таком возрасте, когда ходьба доставляет мало удовольствия. Бродвей с его великолепными магазинами продуктов и вин был их восточной границей. На западе была река. Они ходили по набережной примерно милю на юг и на север. Это был их мир.
И в этом маленьком мирке больше не жил никто. Они не имели ни малейшего понятия, что же происходит в других частях громадного города. Для них Ист Сайд был так же далеко, как Филадельфия, а добраться до Бруклина — все равно что попасть в Саудовскую Аравию.
Правда, изредка они слышали звук проезжавших автомобилей, а однажды даже видели один. Но они старались не приближаться к ним, так как теперь были совсем одни и беспомощны, а кто знает, может, это какие-нибудь гангстеры.
— Но все вокруг было так тихо, так спокойно, что мы захотели встретиться с кем-нибудь. Вы ехали медленно, — сказал Милт, — я увидел, что вы один, на машине номер другого штата и выглядите вы вполне интеллигентно.
Иш хотел сказать, что он даст им пистолет, но затем остановил себя. Пистолет может не только разрешить трудные проблемы, но и создать новые. К тому же Милт вряд ли когда-либо в жизни стрелял из пистолета, а ученик он был совсем неспособный. Что касается Энн, то она была из тех экзальтированных женщин, пистолет в руках которых опасен не только для врагов, но и для друзей.
Несмотря на отсутствие кино, телевидения, радио, вечно бурлящей толпы на улицах, Милт и Энн кажется, совсем не скучали. Они играли в карты на деньги, и ставки были достаточно высоки, тем более, что денег у них было сколько угодно. В результате Энн была должна Милту несколько миллионов долларов. Они слушали пластинки — джаз, фольк, танцевальные мелодии, читали детективы, которых было много в библиотеках на Бродвее. Иш понимал, что они и физически вполне подходили друг другу.
Однако, хотя они и не скучали, но большого удовольствия в жизни не испытывали. Где-то внутри у них таилась пустота и безысходность. Через катастрофу они прошли в каком-то тумане, жили без надежды на будущее. Нью-Йорк, их мир, исчез и теперь никогда не возродится, во всяком случае при них. Когда Иш стал рассказывать о том, что произошло во всей Америке, они не проявили никакого интереса. Пал Рим, пал весь мир.