Романы. Рассказы
Шрифт:
— Женившись, мы с тобой будем в плену повседневных, мелочных забот, — сказала она вчера, — и перестанем быть борцами. Люди жертвуют большим, чем своим личным счастьем, — добавила она мягко.
Жюли — чудесная, разумная девушка, и я люблю ее больше всех на свете.
8 января
Я, кажется, начинаю разбираться в политике. Убежден, что только коммунисты имеют право называть себя партией рабочего класса, все остальные партии (а их у нас много) — анархисты, синдикалисты, радикалы, социалисты и пр. — так или иначе служат капиталистам и защищают буржуазный строй. Недавно коммунисты выступили с лозунгом организации Единого народного фронта
Вчера социалисты голосовали против забастовки, а когда рабочие, вопреки им, большинством голосов решили объявить забастовку, то социалисты отказались войти в забастовочный комитет.
У меня сомнений больше нет: мое место в рядах коммунистов, это твердо. Завтра подам заявление, попрошу у Нодье и Руже рекомендации. Думаю, они мне не откажут. Ведь я иду к ним с чистым сердцем и отдаю всего себя в их распоряжение во имя беспощадной борьбы с проклятым капитализмом, за торжество социализма.
2 апреля 1936 г.
Недавно Нодье ездил в Париж. По возвращении он сделал подробный доклад на партийном активе, где присутствовал и я. Центральный Комитет партии считает, что положение с каждым днем становится все тревожнее. Буржуазные правительства всех стран втайне плетут свою адскую паутину против Советского Союза и демократии.
— Нам нужно определить свои позиции, — сказал он. — Война против фашизма — это наша война, и мы, коммунисты, примем в ней активное участие и будем защищать свою Францию до последней капли крови. Война же против Советского Союза — это война против нас. Мы не только не примем в ней участия, наоборот — будем всячески содействовать победе Красной Армии.
Последние слова Нодье прервались аплодисментами всего зала. Кто-то громко крикнул:
— Да здравствует Советский Союз! Да здравствует социализм!
Раздалось мощное «ура». Все встали и запели «Интернационал».
Да, рабочие Франции не станут воевать против Советского Союза, в этом сомневаться не приходится.
Мы с Нодье продолжаем жить вместе. Он ушел с работы и посвятил себя партийной деятельности, стал профессиональным революционером, выступает на митингах на заводах и фабриках, пишет статьи и брошюры, — словом, везде успевает. При этом, само собой разумеется, по-прежнему много читает. Я по мере своих сил стараюсь помочь ему всем, чем только могу. Мне очень дороги его дружба и доверие, которое он мне оказывает.
10 мая
На днях ездил в Париж по поручению Нодье. Там я познакомился с замечательным человеком, редактором армянской демократической газеты товарищем Сенекеримом. Он попросил меня писать о жизни рабочих-эмигрантов, в особенности об армянах. Я обещал ему и подписался на газету.
Оказывается, и здесь, во Франции, дашнаки тоже свили себе гнездо, а я — то думал, что после стольких кровавых преступлений ни один человек, будь у него хоть капелька совести, не захочет называть себя этим презренным именем! Впрочем, что за наивность! Кто ищет у преступников, палачей своего народа, совести!
Сенекерим и его товарищи при помощи газеты стараются вырвать часть заблуждающихся соотечественников из-под влияния дашнаков. Что ж, задача благородная, и я по мере своих сил буду им помогать».
При
Он на минуту задумался. Удивительное дело — моральный облик человека, душевная чистота в конечном итоге определяют и его политические взгляды. Естественно, что такой честный и добропорядочный человек, каким был Сенекерим, не мог оставаться в стороне от той борьбы, которую ведут миллионы тружеников во имя счастья человека. А Сатеник? При воспоминании об этой доброй, ласковой женщине Мурад невольно улыбнулся. «Будь осторожен, Мурад, когда переходишь улицу, оглядывайся по сторонам», — говорила Сатеник взрослому парню, прошедшему огонь и воду, выросшему на улице.
Мурад вздохнул и перевернул страницу. Дальше был опять небольшой перерыв в записях Качаза. Видно, работа, новая жизнь, коммунисты захватили его так, что он даже не успевал все заносить в дневник.
«3 сентября 1939 г.
Свершилось! Война объявлена. Правительство принимает чрезвычайные меры. Наша партия распущена; вместо того чтобы обезопасить себя от «пятой колонны», правительство распустило партию, пользующуюся такой популярностью в народе. Нодье был прав, когда он как-то сказал, что для буржуа лучше Гитлер, чем французские коммунисты. Во всяком случае, этот акт правительства пахнет предательством.
Интересно, призовут меня в армию или оставят работать на верфях? Я ведь принял французское подданство. Руже утверждает, что власти постараются в первую очередь призвать в армию коммунистов. Думают, что коммунистов легче обуздать, одев их в солдатские шинели. Что же, я с удовольствием буду защищать Францию, поскольку война направлена против фашизма. Тем более что мне терять нечего; жаль, конечно, расставаться с друзьями, в особенности с Жюли.
5 сентября
Получил повестку, через два дня уезжаю в армию.
17 ноября
Долго не вел дневник, хотя свою тетрадь все время таскаю в ранце. С чего начать? Да, пожалуй, особенно не о чем писать. Я солдат французской армии. Сначала муштровка, потом окопы — вот и все. Сидим за линией Мажино и ждем у моря погоды. Изредка слышны одиночные выстрелы: то стреляют фашисты и наши отвечают, то постреляют наши и с такой же неохотой ответит противник. За все время было убито трое солдат и двенадцать ранено, признаться, и то случайно. Солдаты — участники прошлой войны — окрестили теперешнюю «странной войной». Действительно, все странно: согнали столько народу сюда, как будто бы для забавы. Греки — и те лучше воевали с турками, когда я по глупости служил у них добровольцем. Боюсь, как бы немцы не устроили нам ловушку. Ну, а пока мы занимаемся бездельем и до упаду танцуем под патефон. Поживем — увидим.
7 января 1940 г.
Новый год встретил в окопах. Кажется, этой игре в прятки, называемой войной, не будет конца. Если так будет долго продолжаться, то французская армия окончательно потеряет свою боеспособность. Все стали такими беспечными, что временами забываешь, что враг всего в сотне метров от тебя. Солдаты убеждены, что никаких серьезных столкновений не будет, постоим так до лета и разойдемся по домам. Я не особенно в это верю, но никто ничего точно не знает. Все письма, которые я получаю, проходят через военную цензуру, и, конечно, никто из друзей не пишет, что творится там, где делается большая политика. Как не хватает Нодье! Он все объяснил бы. Даже по подозрению в коммунистической деятельности угрожает военно-полевой суд и расстрел. Двое из нашей роты уже угодили под суд — только за то, что осмелились вслух рассуждать о политике, хотя вовсе не были коммунистами.