Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Шрифт:
Было не вполне понятно, насколько такой ответ благожелателен по отношению к просителю. Если бы Янагисава сказал что-нибудь вроде «Рано вам пока приют на старость присматривать», это означало бы намек на то, что его еще могут пригласить вернуться на службу, но хозяин, как видно, до подобной любезности не снизошел. Хотя пожелание исходило как будто бы от него самого, Кодзукэноскэ был совершенно убит столь холодным приемом.
Обессиленно рассмеявшись, он продолжал:
— Да уж, очень вас прошу. И вот еще что… Тут в последнее время обо мне ходят всякие разнотолки…
— В связи с делом князя Асано? — быстро переспросил Ёсиясу с ноткой неприязни в голосе. Всякий раз, когда ему напоминали об этом деле, временщик испытывал уколы совести. Он хорошо помнил, как самолично
Если Ёсиясу дело представлялось в таком свете, то Кира этих тонкостей не улавливал и не думал ни о чем подобном. Занимало его в данный момент только одно: то, что переехав из дворца, он станет более уязвим для заговорщиков, вынашивающих планы мести, а значит, опасность для его жизни возрастет.
Задумался и Ёсиясу. Дзиродаю Хосои говорил, что после того злосчастного происшествия общественное мнение симпатизирует князю Асано, ставшему в этом деле жертвой, намекая на то, что князь повел себя благородно и проявил твердость духа, достойную истинного самурая. Ученый муж также убеждал его в том, что он, Ёсиясу, сумевший стать истинным лидером нового века, сейчас должен немного выждать и ничего не предпринимать. Сам Ёсиясу тоже считал, что, даже если бы он и не думал, что Кира перегнул палку, в любом случае ему не следовало бы из соображений личной выгоды и благополучия держаться только за краешек сёгунского паланкина и безрассудно пренебрегать общественным мнением. Правда, в глубине души он чувствовал, что в действительности вся эта оппозиция, все эти движения протеста, стихийно возникающие в народе, его раздражают. Предпочтительно, чтобы толки о мести, которую затевают вассалы дома Асано, остались на уровне слухов. Однако допустим, что все это реальность. Тогда, если взглянуть на все в масштабе страны глазами государственного мужа, можно сказать наверняка, что дело очень непростое. Ведь это означает неподчинение верховной власти, а в таком случае под угрозой оказывается весь порядок, созданный трудами нынешней династии сёгунов, и тем самым все устои государственного устройства будут разрушены, общество будет вновь ввергнуто в пучину междоусобных распрей, как было прежде, до воссоединения страны под эгидой династии Токугава. Опять-таки, если кто-то возьмется за оружие для разрешения споров, это будет означать отход от раз и навсегда заданных правил и норм, а в таком случае где гарантии, что не сдвинутся краеугольные камни всего общественного строя, основанного на Великом Мире, ради создания которого не жалели сил многие славные мужи и он сам, Ёсиясу Янагисава?
Все эти соображения серьезно беспокоили и удручали всесильного сановника.
— Ну, — заметил он со смехом, обращаясь к Кире, как если бы речь шла о чем-то очень забавном, — я думаю, все это пустые слухи.
— По-моему, вам не о чем особо беспокоиться. Какой-то жалкий клан с доходом всего в пятьдесят тысяч коку… Эти вассалы деревенского даймё… Ведь если б они на что-то решились, это был бы настоящий бунт! Нет, едва ли такое возможно. Однако ж самураев у них в клане предостаточно… Если даже только двое-трое из них задумают недоброе… Отчего бы им до вас и не добраться?..
— Вы полагаете, такое возможно? — с трепетом осведомился Кира.
— Конечно! — внушительно и твердо ответил Ёсиясу. — Если заговорщики для осуществления своих целей вступят в сговор, создадут какую-то организацию, власти, разумеется, этого так не оставят и примут
Слова Янагисавы звучали утешительно. Безжизненное усохшее лицо Киры немного посветлело и обрело цвет. В глубине души он не мог не порадоваться, что посетил сегодня своего высокого покровителя. Все-таки он недооценивал Янагисаву! Напрасно он злился из-за невнимания патрона — то были скоропалительные и безосновательные выводы.
Сам Ёсиясу меж тем размышлял о последствиях. Ведь если ронины из Ако действительно вынашивают планы мести, то общественное мнение может неожиданным образом оказать влияние на его собственное окружение, на его карьеру, что внушало серьезные опасения… Резким движением он приподнялся на кушетке, и Кира заметил, как глаза патрона грозно сверкнули под нахмуренными бровями. Встав со своего ложа, Ёсиясу принялся безмолвно ходить по комнате из угла в угол, и шаги эхом отдавались под потолком. Его лицо, которое в минуты приятного времяпрепровождения обычно выглядело гладким и моложавым, теперь — возможно, из-за того, что павильон полнился зеленоватыми бликами, отражающими листву, — казалось серым и одутловатым.
— Что ни говори, слишком много усилий было положено на то, чтобы установить порядок в стране, добиться всеобщего мира и согласия… — пробормотал себе под нос Янагисава. — Мы продвинулись так далеко — неужели сейчас споткнемся о какое-то ничтожное препятствие? Нет, мы должны двигаться дальше в том же направлении, это совершенно естественно. Правда, многие закоснели в старых предрассудках, так что с ними еще придется работать… У меня есть свои твердые убеждения. Если, к примеру, по какому-то поводу случилась неурядица и нашлись такие, что, не вняв высочайшей воле, захотят силой оружия отстаивать свою позицию, мы им этого не позволим! Если только зайдет речь о подобном, мы должны пресечь всякое поползновение в зародыше!
Такая постановка вопроса вполне устраивала Киру. Теперь он был готов передать властям свою усадьбу, поскольку переезд, по-видимому, сулил скорее выигрыш, чем проигрыш. Решив, что на сегодня просьб довольно, он, не касаясь более этой скользкой темы, рассыпался в благодарностях и вскоре откланялся.
Проводив посетителя, Ёсиясу, все еще во власти тревожных дум, снова разлегся на кушетке. В павильон, как тень, проскользнула молоденькая служанка, поставила новую благовонную свечку в курительницу и уже собралась поспешно удалиться, когда ее настиг окрик Ёсиясу:
— Что, Дзиродаю уже ушел?
— Да, изволили уйти.
— Так, — сказал Ёсиясу, поднимаясь с кушетки, — позови-ка сюда Гондаю.
Проследив рассеянным взглядом за служанкой, переходившей через каменный мостик, на который падал одинокий солнечный луч, Ёсиясу вновь погрузился в раздумья.
Прежде всего немедленно надо было принять меры к тому, чтобы выяснить, насколько правдивы слухи о готовящейся мести. Исходя из результатов надо будет решить, обрушиться ли на смутьянов силой верховной власти или же утихомирить их другим способом. В любом случае нельзя допустить, чтобы месть свершилась. Однако, если проводить расследование официально, оно может вызвать нежелательную реакцию, так что потом хлопот не оберешься. Оставалось поручить это дело верным людям, которые смогут все разведать окольными путями, зайти, так сказать, «с изнанки». Разумеется, у Ёсиясу на такой случай всегда числились в резерве несколько знатоков своего дела, которым можно было довериться. Надо было лишь выбрать кого-то из них.
Два самурая
— Сударь, простите великодушно! Каюсь! Виноват! — твердил, переменившись в лице, квартальный надзиратель Тогуро по кличке Китайский лев, совсем как в прошлый раз, когда, охотясь за китайцем Уховерткой, вдруг попался в лапы самому Пауку Дзиндзюро. Обращался он при этом к сидевшему напротив на возвышении смуглому мужчине лет тридцати с небольшим, весьма приятной наружности и в щегольском самурайском облачении. Самурай, судя по всему прожигатель жизни и повеса, сидел небрежно откинувшись, скрестив ноги, покусывал зубочистку и с усмешкой созерцал Тогуро.