Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Шрифт:
А что сам Тикара? Или он вовсе не думает об этом? Ладно уж — взрослый. Тот, кто зовется самураем, должен все помыслы направить на воспитание такого характера, чтобы можно было спокойно принять смерть в любой момент. Все традиции и обычаи самурайства способствуют воспитанию силы воли и равнодушия к смерти. Однако мальчик ведь — дело другое, не так ли? У него еще не было времени, чтобы развить в себе подобные качества характера. Вероятно, его спокойствие проистекает как раз из того, что он еще ничего не знает о смерти?
— Тебе, наверное, скучно тут сидеть целыми днями? — спросил Кураноскэ.
— Нет, — ответил Тикара, — у меня много дел.
— Какие же у
— Упражняюсь в фехтовании…
— А еще?
— До того как идти с вами, отец, на дело, я хочу прочесть как можно больше книг. И вообще хочется еще много чего успеть.
Да, значит, мальчик спешит… Хочет успеть за оставшееся краткое время все, на что человеку требуется лет пятьдесят… Эта мысль щемящей жалостью отозвалась в отцовском сердце. Что ж, того требует сама жизнь, такова человеческая натура… Какая-то слепая сила движет мирозданием и направляет человеческую жизнь… Независимо от того, знает ли об этом сам человек или нет, — не с тем ли неотвратимым постоянством, с которым сменяют друг друга времена года, все живое следует непреложному закону, повелевающему жить?
Словно пораженный громом, Кураноскэ впервые так остро почувствовав всю хрупкость бренной человеческой жизни — и тут память подсказала ему образ из прошлого. Дело было семь лет тому назад. Тикаре как раз исполнилось восемь, и его впервые привели показать князю Асано. Покойный князь спросил, что Мацунодзё [152] больше всего нравится. Мальчик ответил: «Кони». А когда они с отцом вернулись домой, его уже ждал подарок — великолепный буланый скакун из княжеской конюшни. Восьмилетний малыш получил в подарок не глиняную и не деревянную лошадку, а настоящего чудесного буланого коня. Кураноскэ до сих пор помнил, каким восхищением светились глаза мальчишки. И весь свой восторг Тикара тогда выразил простодушным восклицанием:
152
Мацунодзё — «детское» имя сына Кураноскэ, которое принято было носить в самурайских семьях до инициации.
— Вот ведь какой у нас господин!
Он много раз повторил эти слова, словно вкладывая в них особый смысл, и добавил, что, когда вырастет, готов будет умереть за господина. Кураноскэ радовался вместе с сыном, однако его покоробило то, что восьмилетний мальчик уже знает о том, что такое смерть, и, поскольку все общество зиждилось на этих основах, он уже тогда испытал смутное чувство тревоги. Говорят ведь, «какова душа у дитяти в три года, такой и останется хоть у старика в сто лет». Конечно, вряд ли Тикара сознательно так уж стремится умереть. И вот сейчас, когда витавшая где-то в отдалении тень смерти уже легла на порог, заставляя мальчика торопиться завершить все дела в этой бренной жизни, отцовское сердце не могло не сжаться от боли.
«Да, — твердил он про себя, — я во всем виноват, я был плохим отцом. Я должен был больше заниматься тобой. Я должен был уделять тебе больше внимания в те краткие часы, что остались нам в этой жизни, чтобы ты успел стать как можно лучше, как можно умнее, как можно сильнее!»
Кураноскэ, раскрыв книгу на заложенной странице, сказал, что сейчас разъяснит непонятные места, и отлучился на минуту по нужде. Все было как в старые добрые времена. Тикара, просияв, стал готовиться к уроку.
Послышался шум — это отец, чтобы помыть руки, отодвинул створку внешних ставней. Вслед за тем раздался ужасный грохот. Отец что-то крикнул —
В коридоре царила тьма. Звезды терялись в тумане, напоминая о себе лишь бледным отсветом, который и проникал в дом сквозь отодвинутую створку ставен. Сквозь мглу на опрокинутой раме сёдзи проступали два силуэта: Кураноскэ сжимал руку противника с занесенным мечом, который тот тщетно пытался пустить в дело. Без лишних слов Тикара бросился к месту схватки, обнажив клинок, но тут его остановил оклик Кураноскэ:
— Не убивать!
Не вполне понимая, что означает сие предупреждение, юноша тем не менее остановился. Внезапно со двора донесся пронзительный свист. В то же мгновение разбойник рванулся, оттолкнув Кураноскэ, грозно зарычал на Тикару, который бросился было следом, и кубарем скатился в сад. Тикара, отшатнувшийся было на миг, уже собрался пуститься в погоню, но Кураноскэ успел схватить его за руку своими железными пальцами и держал не отпуская. Перед ними расстилался сад, окутанный туманом. Отец и сын молча вглядывались во мглу. В той стороне, куда скрылся злодей, качались кусты и слышался удаляющийся треск веток.
Только сейчас Кураноскэ впервые проронил:
— Болваны!
Сердце у Тикары все еще отчаянно билось. С удивлением он осознал странный факт: отец, отведя первый удар, решил дать противнику уйти безнаказанным. Потому-то и крикнул ему: «Не убивать!»
— Ты не ранен? — спросил Тикара.
— Нет, — буркнул в ответ отец и, задвинув ставню, опустил на место засов.
Тикара сбегал в комнату за фонарем. Когда он вернулся, отец, нисколько не изменившись в лице, рассматривал рухнувшую раму сёдзи — напоминание о недавней схватке. На дощатом полу в коридоре виднелись грязные следы. Вид их был, пожалуй, еще отвратительней, чем вид самого злодея, вломившегося в дом.
— Принеси тряпку! — скомандовал Кураноскэ.
Когда Тикара появился с тряпкой в руках, отец вышел из темного проема в бумажной стене, будто неся на плечах выломанную часть сёдзи.
— Кто это был? — спросил Тикара.
— Н-да, и кто бы это мог быть? — усмехнулся отец, радуясь, что сын, по-видимому, пришел в себя и успокоился. — Ладно, хватит с этим… Пожалуй, оставим уборку на завтра. Ну, залетел к нам какой-то ночной мотыль на огонек. Больше, думаю, не сунется… А теперь заниматься!
Тикара пошел за отцом в комнату. Он был намного выше плотного, коренастого отца и с мальчишеской самоуверенностью чувствовал себя защитником семьи.
Кураноскэ, подвинув напольное сиденье в нишу, сел на прежнее место.
— Завтра тоже будем заниматься, — сказал он, когда урок окончился.
При этих словах Тикара радостно улыбнулся.
Хотя с уроками было покончено, Кураноскэ еще на некоторое время задержался у сына. Когда подошло время ложиться спать, он сказал:
— Тот мерзавец, кажется, прошелся по моим пионам…
Оба взяли по светильнику и вышли в темный осенний сад посмотреть, много ли пионов сломал злоумышленник. Туман низко стелился над землей, а в небесах над темным, чуть заметным во мгле пиком горы Отова, словно белесая струйка испарений, смутно проступал Млечный путь.
Отец и сын шли по саду в ярком свете фонарей. Но вот Кураноскэ приостановился, молча вглядываясь в клумбу хризантем. Тикара тоже застыл на месте. В тумане виднелась чья-то тень.
Весь напрягшись, Тикара, поднял повыше светильник и стал всматриваться во мглу.