Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Шрифт:
В Киото, в шпионском логове на пятой линии, Хаято Хотта, распечатав только что полученное письмо из Эдо, пробормотал:
— Ого! Интересно!
Паук Дзиндзюро, по своему обыкновению молчаливо поглядывавший в окно, оглянулся на это восклицание.
— Что? Хорошие новости?
— Какое там! Сообщают, что князь Даигаку Асано, которого отправляют на попечение родственников в край Гэй, [149] покинул Эдо. Дня через два-три после получения этого письма он должен прибыть сюда, в Фусими — так что приказано смотреть в оба.
149
Гэй
— Он тому, покойнику, доводится младшим братом?
— То-то и оно. Значит, надо проследить, что там теперь будет делать его милость Оиси в своей Ямасине.
У Хаято не было особых дел в городе, и он был вполне согласен, что надо что-то предпринять. В самом деле, выходило, что младшего брата покойного князя безо всякой вины ссылают в глухомань. И как же должен воспринимать такое бывший командор клановой дружины Кураноскэ? Что он обо всем этом скажет? Может быть, при столь печальных чрезвычайных обстоятельствах ненароком выболтает какие-нибудь секреты, которые обычно столь тщательно хранит… Вполне вероятно, что, встретившись с князем Даигаку, он захочет как-то утешить и подбодрить князя. В таком случае он может кое-что рассказать и о том, какие шаги предпринимает… Такое развитие событий было бы вполне естественно.
— Ну вот, опять, не было печали!.. Эх, было бы у нас время, дней через пять можно было бы перебраться в приличное жилье…
— Ничего особенного! — успокоил напарника Дзиндзюро. — Будем, как и раньше, наблюдать издали. Тут требуется терпение, только и всего. Только не суетиться! Противник у нас все же серьезный.
Энтузиазма в голосе Паука не чувствовалось. Хаято знал, что он скучает без настоящего дела. Вполне понятно, что такой человек, как Дзиндзюро, от которого буквально ежеминутно разлетались во все стороны искры, ничего хорошего не находил в нынешней их ленивой и беззаботной жизни, когда всего-то и требовалось от тебя слегка «приглядывать» за подопечным. Поскольку Хаято вовлек Паука в это предприятие, ему было весьма огорчительно видеть, как приятель томится от скуки. В письме Хёбу Тисака строго предупредил их, что достаточно будет просто наблюдать за действиями Кураноскэ, и Дзиндзюро похвалил подобный подход, заметив, что сейчас из всех способов разведки этот будет самым надежным, а любая суета может привести к провалу — так что, в сущности, Тисака в своей оценке ситуации совершенно прав. Было бы, конечно, недурно выведать таким способом замыслы Кураноскэ и проникнуть в его истинные намерения, да только не такой это противник — с наскока его не возьмешь и ничего не выведаешь. Они оба уже начинали иногда сомневаться, существует ли вообще какой-то план мести, и гадать, не занимаются ли они тут дурацким делом.
У Дзиндзюро теперь была одна излюбленная присказка: «Терпение! Терпение!» Хаято, которому была официально поручена их шпионская миссия, слышалась в этих словах саркастическая нотка, однако можно было понять и разочарование Дзиндзюро, который добровольно согласился пойти на задание, разделив бремя с напарником, а теперь обречен был проводить долгие месяцы в безделье. Все хорошо понимая, Хаято был опечален таким развитием событий.
— Что же у него все-таки на уме?
— У Оиси-то? — переспросил Дзиндзюро с усмешкой. — Не знаю, но по крайней мере я за последнее время убедился в одном — этот человек нам не чета, на голову выше… И Тисаку он переиграл.
Оброненные Пауком слова огорошили Хаято.
— Видите ли, сударь мой, — продолжал Дзиндзюро, — на Тисаке лежит тяжкое бремя — он в ответе за весь свой клан и за своего господина. Оиси сейчас такого бремени не несет. Однако ж не в этом разница между самураем на службе у сюзерена и ронином. Разница в общем настрое, в жизненной установке. Если говорить о ронинах, то Оиси просто прирожденный ронин. Хоть у него были и сюзерен, и клан со своей территорией, а все-таки, без сомнения, он всегда оставался по духу ронином, неприкаянным бродягой.
— Тем-то он тебе, наверное, особо и интересен, да? — с долей иронии осведомился Хаято.
Дзиндзюро слегка усмехнулся и ответил:
— Ну, во всяком случае, личность он незаурядная. Что в нем, на мой взгляд, самое опасное — так это то, что его никогда не поймешь. Не различишь, что в нем истинное, а что притворное. Я бы так сказал, что в Оиси соединились все непростые характеры, которые мне довелось повстречать на своем веку. И все эти его безудержные загулы… Да в них ли истинная его сущность? Что-то я сомневаюсь. И получается, что, даже если ты уловишь кое-что, какую-то толику его личности сумеешь понять, это вовсе не значит, что сразу прояснится и все остальное, скрытое где-то в глубине, в самой натуре Кураноскэ Оиси.
— Так замышляет он все-таки месть? Ты как считаешь?
— Полагаю, наверняка замышляет. И добиваться осуществления своих планов он будет со всем пылом и со всем упорством — как если бы добивался женщины, в которую влюбился без памяти. Кто бы ни пытался ему помешать, ничего из этого не выйдет. Чем больше препятствий возникает на пути, тем сильнее и хитрее он становится. То, что сам клан Уэсуги по необходимости покровительствует Кире, еще ничего не определяет. Это видно уже хотя бы из того, что Тисака воспротивился перемещению Киры в усадьбу сына. Конечно, сам Кира в усадьбе Уэсуги был бы под защитой, но, уж если бы ронины достали его и здесь, то пострадало бы доброе имя Уэсуги и пошли бы разговоры о том, кому вообще нужен такой самурайский род, если он себя позорит. Можно не сомневаться, что его милость Тисака тоже все обстоятельства учел.
Дзиндзюро выбил пепел из чубука и снова погрузился в безмолвие, легонько постукивая кончиком пальца по трубке, чтобы примять табак, и с улыбкой поглядывая на Хаято, который тоже озадаченно помалкивал.
— Небось, думаете, сударь мой, что я изрядно пал духом? — заметил наконец Дзиндзюро.
— Пожалуй! — не таясь ответствовал Хаято. — Не похоже на вас…
— Да нет… Я не собираюсь отступать и признавать поражение только потому, что противник слишком силен. Если я вижу, что противник силен, у меня руки так и чешутся с ним потягаться. Но сейчас все равно ничего не придумаешь, от нас требуется только издали вести наружное наблюдение, а это уже порядком поднадоело. Н-да, если все обстоит как ты говоришь, выходит, что люди Янагисавы не спешат вмешиваться. А ведь они-то как раз могли бы многое сделать…
— Насчет этой братии надо бы спросить у Осэн, она все знает. Я поинтересуюсь… Так что все-таки будем делать? — спросил Хаято, тряхнув письмом от Хёбу.
— Посмотрим… — пожал плечами Дзиндзюро. — Я полагаю, вряд ли Оиси отправится на свидание с князем Даигаку, но кто его знает, от него всего можно ожидать. Пока что надо внимательно следить за всеми его передвижениями. Надо задействовать и Кинсукэ, и Осэн. Скорее всего, они тоже уже получили указания.
Не успел Дзиндзюро закончить фразу, как в комнату с улицы, сложив зонтик, впорхнула Осэн, принеся с собой свежий дух жаркого летнего денька.
Князь Даигаку Асано, направляющийся с немногочисленной свитой в дальний удел Аки на попечение родичей, тем временем продолжал печальное путешествие и в начале восьмой луны прибыл в Фусими. Стояла пора, когда воздух еще был напоен летним зноем, но в отблеске солнца на траве уже угадывалась осенняя прохлада. Ощущая в душе дыхание осени, люди из сопровождения князя молча угрюмо шагали по белой от пыли пересохшей дороге.
Малодушный Даигаку являл собою слабое подобие своего старшего брата. Постигшие род Асано невзгоды он толковал как неотвратимую волю рока и покорно принимал свое злосчастие. Никакого протеста не вызвало в нем и суровое послание сёгуна с объявлением о лишении его права на собственный удел и ссылке. Решив, что так тому и следует быть, он безропотно отправился в свое новое место пребывания.