Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Шрифт:
В конце тирады голос Кодзукэноскэ дрогнул. Слова Хёбу не давали ему покоя и, понимая, что проявляет излишнюю озабоченность, он тем не менее снова вернулся к прежней теме разговора:
— Так что же все-таки он сказал?
— Насчет того, что надо повысить бдительность… — повторил Танака, но тут же торопливо поправился и пояснил:
— Тут ходят слухи, что вы, ваша светлость, перебираетесь в усадьбу Уэсуги. Может, оно и к лучшему — во всяком случае, желательно делать вид, что так оно и есть. То есть, чтобы никто не мог точно сказать, где вы на самом деле находитесь — здесь или в другом месте. Когда из усадьбы соберетесь куда-нибудь выйти, надо соблюдать особую осторожность, с людьми мало
— Ну-ну, — кивнул Кира, будто показывая, что именно того и ожидал, но настроение у него при этом резко омрачилось.
По таким речам можно было судить, что положение и впрямь становится угрожающим. Кира и так уже считал месть со стороны ронинов клана Ако неизбежной. Страх его со временем все нарастал. Он с ужасом представлял себе, как все произойдет. Взращенный в семействе царедворцев, а не воинов, он никогда не имел дела с оружием, и остро чувствовал свою ущербность, крайнюю беспомощность в столкновении с теми, кто был искушен в ратном деле и преуспел в воинских искусствах. Стремясь подавить порожденную этой беспомощностью трусость, он вспоминал, что Хёбу Тисака и многие другие утверждали, будто «никакой такой мести уже сто лет не бывало и теперь случиться никак не может». Он убеждал себя, как ни глупо и легкомысленно это выглядело, что, может быть, и в самом деле пронесет, вечно пребывая в состоянии неуверенности и сомнений, где-то на грани между светом и мраком. При вести о том, что Хёбу рекомендовал усилить бдительность, Кира невольно почувствовал, как тяжко становится на душе под бременем надвигающейся близкой угрозы.
Итак, попытаться замаскировать место пребывания… Да уж, это сделать просто необходимо. Однако напрашивался по-дурацки простой вопрос: если на то пошло, то почему не предоставить ему убежище в усадьбе Уэсуги — и дело с концом?
Кира еще острее ощутил свое бессилие, и на лице отразилась горечь одиночества. В столь преклонном возрасте противиться скорбным мыслям не было сил. А тут еще мерзавец Хёбу Тисака со своими происками… Если бы не он, уж наверное, Цунанори не дал бы в обиду отца родного, и можно было бы не предаваться теперь этим безрадостным раздумьям…
Атмосфера сгущалась — чувствовалось, что назревают какие-то важные события. Для ронинов из Ако настала долгожданная пора. Теперь, когда стало известно о разжаловании и ссылке князя Даигаку, по глади дремотного с виду пруда побежали круги.
«Ну, недолго осталось! Близок час мести!» — радовались многие ронины, начиная приводить в порядок свои домашние дела перед тем, как уйти навсегда. Иные же, обреченные на бесприютную жизнь, ныне сокрушались, утратив обретенную было надежду и твердили про себя: «Так вот значит как…» — печально размышляя о том, что пришло время заламывать руки в скорби и искать другое пристанище. Друзья и единомышленники ходили друг к другу в гости, проводя день за днем в бесконечных пересудах.
Лишь один человек, Кураноскэ, был далек ото всей этой суеты и жил в точности той же жизнью, к которой привык за последнее время. В народе только дивились, откуда у него на такой разгул средства берутся. В веселых домах, где он был завсегдатаем, деньги лились рекой. Завидев, к примеру, что где-то продается участок земли, он тотчас не задумываясь его покупал, даже если ему это было совершенно не нужно. Каждому было понятно, что бывший командор замка Ако живет не по средствам и проматывает все напропалую. Кое-кто уже поговаривал о том, что он, должно быть, запустил руку в воинскую казну клана, а другие, слушая их, нередко согласно кивали.
Те,
Брожение в среде ронинов не прекращалось. Немало было и таких, которые оробели, чуя, что близится роковой час. Еще недавно они примыкали к лагерю непримиримых, требуя решительных действий, а теперь, благополучно устроившись в окружении жены и детей, подумывали о том, чтобы так и дожить до конца своих дней. Иные говорили себе: «Ну, все, становлюсь обычным мещанином и знать не желаю ни о каких законах чести. Хватит с меня этой мороки!» Иные молча исчезали и более уже не появлялись. Было довольно странно, что именно теперь, когда власти так несправедливо обошлись с князем Даигаку и не осталось никакого иного пути, кроме мести, многие сочли возможным отколоться.
— Что ж, так оно и бывает, — к вящему возмущению Дзюная промолвил по этому поводу Кураноскэ, который прикорнул в комнате на втором этаже чайной, подложив под голову подлокотник и уставившись в потолок. — Все эти отговорки, правдоподобные аргументы и суждения в оправдание собственной слабости могут возникать в мирное и относительно благополучное время. Когда же настает час испытаний, все люди делятся на две категории — трусы и не трусы. Оттого-то порой даже люди недюжинного ума, получившие прекрасное образование, оказываются совершенно беспомощны, когда попадают в серьезную передрягу. Я так полагаю, что и в нашем случае до конца решатся пойти немногие, причем в основном те, кто прежде занимал в клане невысокое положение и получал небольшое жалованье. Они, может, и не столь образованны, как некоторые иные, зато преданы своему господину. Они привыкли работать руками. Люди такого рода сильно отличаются от знати, которая готова служить только головой. Лучшее тому подтверждение — то, что среди нынешних перебежчиков очень много выходцев из знатных семейств. Тяжело это признавать, но во все времена так именно оно и было.
Кураноскэ замолчал. Издалека послышалось печальное треньканье струн сямисэна, которые, казалось, еще больше иссушают полуденный воздух в душной комнатушке на втором этаже.
— Нет, но я вне себя от гнева… — начал Дзюнай.
— Да что уж ты, право! Нечего! — усмехнулся Кураноскэ. — Не пристало мне говорить дурное о других. Разве я мог бы, помышляя только о мести, идти прямиком к намеченной цели, не отвлекаясь на кутежи и загулы? Мне это вменяют в вину, а ведь ничего другого не оставалось.
— Но ведь разве ваши, командор, загулы — не для того, чтобы сбить с толку врага?
— Вроде того, — криво улыбнулся Кураноскэ. — Чтобы сбить с толку. Однако я ведь понимаю и чувствую, что веду себя безобразно, причем чем дальше, тем больше. Вот помру я и буду на том свете оправдываться, что вся моя разгульная жизнь была просто тактическим маневром — ну, не ужасно ли это?! Эх, вот незадача! Ха-ха-ха!
С этими словами он замолк все в том же положении, погрузившись в раздумья и, будто в полусне, глядя невидящим взором в потолок.