Россини
Шрифт:
Опера словно овеяна юношеской свежестью. Музыка нежная, страстная, светлая, скорее идиллическая, чем героическая, скорее лирическая, нежели драматическая. Но такая прекрасная, такая чарующая! В других операх Россини, написанных раньше, были живость, пылкость, непосредственность, комедийность, сценичность. В «Танкреде» же страсть, чувства, человечность — поэзия. Россини меняется? Нет, просто он становится увереннее в себе и поет так, как подсказывает ему сердце, не чувствуя больше необходимости потакать вкусам публики.
Этой оперой он утверждает свое новаторство, скорее непроизвольное, чем обдуманное, начинает отказываться от раздражающего сухого речитатива — музыка сближается со словом, инструментовка богаче, красочнее, разнообразнее. Оркестр не хочет больше быть простым
Любители музыки в восторге, химик-фармацевт Анчилло опять обрушивается на тех, кто закоснел настолько, что не поддается очарованию этого нового явления в искусстве. И постепенно публика сдается, позволяет взять себя в плен.
И тогда, словно реакция на холодность, которая была поначалу, происходит настоящий взрыв фанатизма. Говорят только о «Танкреде» и о маэстро-победителе. Поют только арии из «Танкреда». Безумие, фурор, сумасшествие. Стендаль пишет, что если бы император Наполеон захотел оказать Венеции честь своим визитом, его прибытие не помешало бы городу восхищаться Россини.
Повсюду, где только собираются люди, — в домах, кафе, на улицах, в гондолах, на площадях, на мостиках и переходах, на площади святого Марко — повсюду напевают «Mi rivedrai, ti rivedr`o».
Поют все — и респектабельные господа, и гондольеры, и дамы-аристократки, и простолюдинки. Напевают даже в суде во время заседания, и судья вынужден призывать к порядку публику, поющую известные мелодии. Все газеты отмечают этот феномен. Венецию буквально охватило какое-то всеобщее безумие.
Преданный аптекарь Анчилло снова приходит к маэстро, теперь у него не такой несчастный вид, как на первом спектакле. Он в восторге.
— Ты прав, это успех, огромный успех!
Россини счастлив, но не ликует. Провалы оставили в душе горечь, но не сломили дух. Успех приносит радость, но не кружит голову.
Поздравления, подарки, приглашения, почести, приключения. Любовные приключения (о роковой Джоаккино!) со знаменитыми красавицами и знатными дамами, с самыми прекрасными цветами молодости и изящества. И ты знаешь, что весь город не устает говорить об этом, повсюду называют их имена, и многие завидуют, ревнуют, но ты по-прежнему олимпийски спокоен, словно юный бог, который не находит ничего необычного в том, что, как подарок, преподносится ему судьбой.
Итак, в Милане маэстро приобрел известность благодаря «Пробному камню», а в Венеции стал знаменитым как автор оперы-сериа. Кто теперь сможет возвести какие-нибудь преграды на его пути? Друзья окружают его плотным кольцом, целая армия друзей. Как же выросла эта небольшая кучка почитателей, которые поддерживали его вначале! Преданный Анчилло снисходительно посматривает на неофитов и с обожанием взирает на маэстро.
— Твоя музыка божественна, сумеешь ли ты всегда оставаться на этой вершине?
— Не беспокойся, мой дорогой и сумасшедший аптекарь, столь любящий преувеличивать. Я сумею удержаться на высоте именно потому, что моя музыка не божественная, а человеческая. Все дело в том, дорогой Бенин, что я очень легко пишу.
— Легко? Ты говоришь только о легкости? А если все-таки тут дело совсем в другом, ты забыл еще об одной небольшой, совсем крохотной, но столь редкой вещи. А что, если это гениальность?
Россини задумывается. Гениальность?
— Не надо шутить, — отвечает он. — Гениальность — вещь редкая. Гениальность — это дар богов, это сила, которая превосходит обычные человеческие возможности, поднимается до беспредельных высот, граничащих с небесами. Гениальность? Не надо шутить. Легкость у меня действительно есть, это верно. Вдохновение есть, выразительность. Музыкальный инстинкт тоже.
Однако, ложась спать, он снова думает обо всем этом.
— А все-таки, может, и в самом деле гениальность?
Он замирает, почти испугавшись, потом продолжает раздеваться:
— Э, да ладно, пока надо лечь спать, а то у меня уже глаза слипаются.
Он вовсе не почивает на лаврах в этом сезоне.
В середине апреля Россини возвращается в Венецию. Импресарио театра Сан-Бенедетто предложил ему контракт на оперу-буффа. Либретто мгновенно понравилось маэстро: было занимательным, веселым, очень живым, со множеством талантливых находок, с признаками страсти, с ярко очерченными характерами, интересно закрученной интригой, и, самое главное, оно хорошо ложилось на музыку. Сюжет построен по турецкой легенде о Розеллане, красавице-рабыне, возлюбленной султана Сулеймана II. В либретто султан превращен в алжирского бея Мустафу, которому наскучила его жена Эльвира — надоела своей чрезмерной любовью и излишней покорностью. Как настоящему мусульманину, ему хотелось бы иметь много жен и почаще менять объект своей сердечной привязанности. Судьба помогает ему: корабль, потерпевший крушение во время бури, вынужден искать прибежище в алжирском порту. Вместе с другими пассажирами сходит на берег молодая итальянка Изабелла, которая отправилась в Африку в поисках своего жениха Линдоро, попавшего в плен к корсарам. Атаман корсаров Али, которому Мустафа поручил добыть красавицу, желательно иностранку, а еще лучше — жгучую и страстную итальянку, похищает Изабеллу и доставляет ее к повелителю. Увидев пленницу, Мустафа тотчас же влюбляется в нее. Изабелла встречает при дворе бея своего жениха Линдоро, который попал в рабство. Изабелла притворяется, будто готова ответить на любовь бея, и обдумывает план побега. Мустафа все более и более пленен красивой и хитрой итальянкой. Он готов избавиться от Эльвиры и согласен отпустить на свободу раба Линдоро, если тот женится на его жене и увезет ее в Италию. Для этого путешествия Мустафа снаряжает судно, но Изабелла ловко одурачивает наивного и влюбленного в нее Мустафу. Она поднимается на судно вместе с Линдоро и другими освобожденными итальянцами. Неожиданно корабль отплывает и направляется в Италию, оставив в Алжире бея, которому придется довольствоваться своей женой Эльвирой, такой любящей и покорной.
Сюжет несколько наивен, но выписан ярко и талантливо. Либреттист Анелли, видимо, создавал его в момент особенно хорошего расположения духа. Россини переживал один из самых счастливых периодов своей жизни. Ему был двадцать один год. Огромный успех, одержанный в Ла Скала, и недавний триумф «Танкреда» в Ла Фениче принесли ему славу. Сердце его было переполнено радостью быстрых побед, он чувствовал, как растет восхищение публики, ценителей музыки, влюбленных в него женщин. Он жил в Венеции, в этом изумительном городе, где все дышит красотой, где звучит чистый мелодичный говор венецианцев. У него было тут множество верных друзей и подруг, может быть, менее верных, но доставляющих ему больше развлечений и делающих его жизнь легкой и праздничной… Писать музыку, писать веселую, пылкую, огневую музыку тогда и в такой атмосфере было для него истинным удовольствием, больше того — потребностью души. В нем ключом била радость, и сама собой, легко, быстро, непринужденно и неудержимо за двадцать три дня вылилась на нотные страницы музыка «Итальянки в Алжире».
Партия Изабеллы была поручена дорогой Мариетте Марколини, которая в комическом амплуа как певица и актриса не имела себе равных. Добрая, нежная Мариетта при каждой новой встрече с Джоаккино все сильнее выражала свою любовь, невзирая на то, что некоторые бестактные люди и нашептывали ей об амурах ее возлюбленного с другими певицами. Это была четвертая опера, которую Россини написал для нее, — после «Странного случая», «Кира в Вавилоне» и «Пробного камня». Невозможно найти исполнительницу более очаровательную и с большими достоинствами. Мустафу пел комический бас Филиппо Галли — темпераментный, талантливый артист с дивным голосом, обладавший необыкновенной властью над публикой. По правде говоря, Россини находил, что Марколини и Галли уж слишком хорошо подходят друг другу, но Мариетта уверяла, что они подходят только как певцы, на сцене, а сердце ее целиком принадлежит прославленному маэстро.