Россини
Шрифт:
— Вот видишь, — говорит ей маэстро, когда они возвращаются в гостиницу, — как только ты изменяешь мне, это сразу же приносит тебе неудачу.
— Ах, вот как! — гневно восклицает Марколини. — Я, значит, должна быть тебе верна, а ты можешь порхать где угодно и с кем угодно?
— Ну, положим, это неправда, что я порхаю. А кроме того, я ведь мужчина.
— Прекрасное оправдание! А я — женщина!
— Женщина должна соблюдать свое достоинство.
— Требуй этого от своих любовниц!
— У меня нет любовниц.
— И я тоже не в счет?
— И ты тоже, — отвечает Россини со спокойным нахальством человека, пользующего чрезмерным успехом у женщин. — И ты тоже, если будешь по-прежнему кокетничать с Галли.
— Прекрати,
— Мне говорили также, что прошлой зимой ты позволяла ухаживать за собой принцу Люсьену Бонапарту.
Мария возмущена:
— Послушай, Джоаккино, а ты не ошибаешься? Не перепутал ли ты меня с Маланотте?
— Нет, нет, я говорю о тебе.
— Так ты ошибаешься. Ну а если б это было и так, разве тебе не лестно было бы занять место принца?
— Послушай, дорогая, — мягко отвечает маэстро, — я предпочитаю сам основать династию и не иметь предшественников.
И опять начинается напряженная работа. Россини получает предложения от разных театров, приглашения из академий, контракты от импресарио. Никогда еще ни один композитор не пользовался такой популярностью. Всем нужен Россини. «Танкреда», «Пробный камень» и последнюю его оперу «Итальянка в Алжире» хотят иметь и ставить все города Италии.
Проезжая через Падую, Виченцу, Верону, Брешию, маэстро повсюду видит, как публика заполняет театры, где звучит только музыка Россини. Он направляется в Милан, где импресарио театра Ла Скала подписал с ним контракт на два новых сочинения — на оперу-сериа и на оперу-буффа. Оба либретто пишет Феличе Романи, журналист и известный поэт, которого Ла Скала назначила своим официальным либреттистом.
Опера-сериа — это «Аурелиано в Пальмире», которую Россини пишет, как всегда, очень быстро. Но, закончив первый акт с учетом возможностей тенора Давида [34] , маэстро неожиданно узнает, что певец заболел и не сможет петь в этом сезоне, поэтому, сочиняя второй акт, он должен учитывать возможности певца Луиджи Мари, который заменит Давида. Кроме того, ему нужно еще считаться с претензиями сопраниста, прославленного Джамбаттисты Веллути [35] , бесподобного певца для тех, кому нравятся эти неестественные голоса, а капризы его совершенно невыносимы. («Эти фальшивые мужчины хуже любой самой нервной женщины!») Россини не может позволить ему вставлять собственные колоратуры, трели и фиоритуры, которыми виртуоз привык щедро одарять публику, до неузнаваемости изменяя при этом музыкальные номера, поручаемые ему.
34
Давид, Джованни (1789–1851) — выдающийся итальянский оперный певец, лирический тенор, обладающий голосом широкого диапазона, брал ми второй октавы, его исполнение отличалось мягкостью звучания, блестящей колоратурой, виртуозной техникой, лиризмом и искренностью. С 1844 года до конца жизни был директором Итальянской оперной труппы в Петербурге.
35
Веллути, Джованни Баттиста (1781–1861) — последний из знаменитых сопранистов.
Премьера проходит 26 декабря 1813 года, но встречена опера холодно, в какой-то мере из-за спешки и плохой подготовки спектакля. Бурное одобрение вызвала симфония, но потом аплодисментов почти не было, а во втором акте даже раздалось несколько свистков. Публика с удовольствием расправляется с кумиром, возведенным ею на пьедестал. Газеты, хоть и вежливо, однако все же дают понять, что опера «содержит много красивой музыки, но утомляет и заставляет скучать».
Боже милостивый! Мыслимо ли, чтобы Россини заставлял скучать?
Увы, вместо творчества Россини теряет время (Теряет? Россини иного мнения!) на ухаживание за прекрасными миланскими дамами, которые охотно многое позволяют ему и нередко даже берут инициативу на себя, чтобы только заполучить очаровательного маэстро. Рассказывают об одной аристократке, которая очень гордится тем, что отняла Россини у двух других дам. В неудачной опере Россини главную партию исполняла испанка Флоренца Корреа — певица с прекраснейшим голосом и превосходной вокальной школой, но мало привлекательная внешне. Однако маэстро из любви к искусству считает своим долгом поухаживать и за ней.
— Женщина, которую можно любить только с закрытыми глазами, — смеется он.
Пока поэт Романи пишет либретто второй оперы «Турок в Италии», Россини ездит по городам провинций Ломбардии и Венето и дирижирует своими операми. Сюжет новой оперы — прямая противоположность «Итальянки в Алжире». Здесь уже турок высаживается на итальянский берег и мгновенно влюбляется в первую же встретившуюся ему женщину, молодую, капризную и кокетливую Фьореллу. Муж Фьореллы готов смириться со своей участью, но влюбленный в нее чичисбей отнюдь не намерен уступать свое место турку Селиму. Обольщая турка, кокетничая и заигрывая с ним, Фьорелла вызывает ревность у своих собственных мужчин, хотя и не уступает нетерпеливому мусульманину.
14 августа 1814 года «Турок в Италии» открывает осенний сезон. Музыка красивая, живая, с прекрасными мелодиями, подчас острокарикатурными. Музыка талантливая, радостная, исполненная юношеского задора и веселья, дерзкая, словно вызов.
Но слушатели не принимают этот вызов. Опера встречена холодно, несмотря на то, что публика смеется от души. Это был, видимо, один из тех несчастливых вечеров, когда зрители хотя и развлекаются и получают удовольствие, но не желают признать это.
Исполнение изумительное. Турок — знаменитый Филиппо Галли, прославленный бей из «Итальянки» в венецианской премьере. Фьорелла — Маффеи-Феста, блистательное сопрано. Дон Джеронио, муж Фьореллы — бас-комик Луиджи Пачини, отец композитора, написавшего оперу «Сафо», комедийный артист с великолепными данными, замечательно копирующий на сцене известных в городе людей. В «Турке» он как раз карикатурно изобразил одного миланского аристократа, известного своими афронтами у дам, и публика, едва узнав его, начинала хохотать.
Но музыку слушатели не хотят оценить по достоинству, какого она заслуживает.
— Два фиаско за несколько месяцев в самом большом театре Италии — это слишком много для одного только маэстро! — сетует Россини верному оруженосцу Анчилло, специально приехавшему из Венеции в Милан (по тем временам большое путешествие!) с двумя другими преданнейшими «разбойниками». — Но вина тут не только моя. Я сильно подозреваю, что виновата в этом и публика. Она любит меня, но иногда ей нравится выпустить коготки. Но раз уж я верю публике, когда она устраивает мне овацию, притворюсь, будто поверил ей и теперь, когда она устроила мне два провала. Все же я не придаю этому большого значения. Вот увидишь, вскоре она поймет, что «Аурелиано» и «Турок» — славные люди и их вполне можно поставить рядом с «Танкредом» и «Итальянкой».
Стоит ли так уж расстраиваться из-за плохого приема? Конечно, не стоит. Особенно, когда приехали друзья из Венеции. Разве не самое время покутить сейчас вместе с ними и бесчисленными миланскими друзьями? Стоит ли отказываться от веселья только из-за того, что у публики в театре Ла Скала расстроены нервы! Что же, обе несчастливые оперы все равно были отмечены банкетами, если не триумфальными, то, во всяком случае, обильными.
Однако досада все-таки осталась, хотя любезные миланские дамы и старались всеми способами заставить его забыть огорчения, доставленные ему куда менее любезными миланскими мужчинами.