Россия - Америка: холодная война культур. Как американские ценности преломляют видение России.
Шрифт:
В конечном итоге убеждения исследователя и степень его понимания России более всего зависят от его собственного мировоззрения, личной истории и качеств. Братьям Ливенам в обретении объективности, возможно, помогла «многонациональная» родословная семьи и британское происхождение. Патологическая враждебность к России Збигнева Бжезинского может объясняться его польскими корнями: высокопроницательный и взвешенный подход, который он практикует в отношении большинства вопросов, включая палестиноизраильский конфликт, исчезает, как только дело касается России. Некоторые русологи обладают лучшим, чем другие, чутьем России: среди них Фиона Хилл, Роуз Гетемюллер, Эндрю Качинс (список не претендует на полноту). Маршал Голдман, Майкл Мандельбаум, Андерс Ослунд, Майкл Макфол, Стефан Сестанович и многие другие выступают о России с разной степенью предвзятости и обусловленности.
Все упомянутые русологи до недавнего исторического прошлого были советологами. С исчезновением объекта изучения ряды советологов в Америке существенно поредели: многие переключили внимание на Китай и на угрозы терроризма. Изменение количества и качества внимания к России
В сравнении с представлениями о России сегодня разброс мнений об СССР был более широким, а сами мнения — более радикальными. Традиционная левизна интеллектуальных кругов и научный интерес к эксперименту поддерживали убеждения социалистической направленности. С другой стороны, исследователи правого фланга видели в Советском Союзе «явную и непосредственную опасность», которую нужно было нейтрализовать упреждающим ударом.
Мнения исследователей могли меняться в зависимости от внутренней политической обстановки в США и эволюции Советского Союза. Война во Вьетнаме разделила ранги советологов: негодование по поводу эксцессов американской политики сделало многих толерантными к Советскому Союзу. Молодые члены исследовательского сообщества, формировавшиеся в атмосфере антивоенных протестов, получили основания утверждать, что капитализм и коммунизм на самом деле не столь отличаются друг от друга и конвергенция между двумя сверхдержавами вполне возможна. На этом конструктивном фоне те, кто придерживался жесткой линии, стали выделяться как «рыцари холодной войны».
Политическая конъюнктура и идеологический накал холодной войны препятствовали объективности исследований. Наиболее близкие к советской действительности работы были произведены в поле общекультурной и цивилизационной тематики — за счет аполитичности темы. Другим фактором, способствовавшим объективности видения, была отдаленность исследователя от процесса принятия решений: академические круги производили более верные оценки, чем эксперты, работавшие над прикладными задачами.
Среди академических работ стоит отметить многочисленные книги главы библиотеки конгресса Джеймса Биллингтона, от истории российской культуры «The Icon and the Axe» 1966 года до его недавней работы «Russia in Search of Itself» (2004). Среди свободных от идеологии книг американских журналистов выделяется известный «Русский журнал» Джона Стэйнбека, в 1948 году отправившегося по другую сторону только что задернутого «железного занавеса» и вернувшегося с чутким описанием реалий каждодневной жизни рабочих, служащих и крестьян Советского Союза, восстанавливающегося из военной разрухи. Профессор истории России в Оксфордском университете Роберт Сервис высоко ценится за беспристрастность и сбалансированность своего анализа. Его недавние книги «A History of Modern Russia: From Nicholas II to Vladimir Putin» (2005) и «Russia: Experiment with a People» (2006) демонстрируют преемственность российских традиций, совмещая анализ политических, экономических и социальных составляющих «особого пути» России. Историк Джеффри Хоскинг, преподающий в Лондонском университете, также стал классиком в описании советской и российской реальности: его книги «The First Socialist Society: a History of the Soviet Union from Within» (1985), «Russia and the Russians: A History» (2003), «Rulers and Victims: The Russians in the Soviet Union» (2006) развенчивают многие общепринятые западные убеждения. Совместная работа Сервиса и Носкинга «Reinterpreting Russia» (2002), анализируя давление прошлого России на ее настоящее, дает редкий вид на страну с точки зрения баланса непрерывности и разрывов (революция 1917-го, события 1991-го) в российской истории. Орландо Фигес («Natasha's Dance: A Cultural History of Russia», 2003) и Симон Себаг Монтефиори (биография Сталина) также стоят в ряду признанных историков России, свободных от идеологических шаблонов.
Примечательным образом четверо из пяти упомянутых историков — британцы. Вероятно, общая принадлежность авторов и предмета исследований европейской цивилизации и меньшая, в сравнении с американской, идеологичность среды способствовали созданию их качественных работ о России.
Иногда работы западных специалистов об СССР были ближе к истине, чем работы их советских коллег: наряду с отсутствием цензуры и необходимости следовать «линии партии» этому способствовала дистанцированность от темы, непогруженность в среду и невовлеченность в ее конфликты.
Известный социолог Маргарет Мид в работе «Soviet Attitudes Toward Authority», впервые изданной в 1951 году, провела любопытный анализ национальных характеристик нового советского человека, сформировавшегося к концу 1940-х годов. [236] В большевистском идеале личности Мид тонко отмечает «попытку противодействовать чертам традиционного русского характера, которые виделись препятствием установлению большевизма, и ввести черты, которые признавались и вызывали восхищение в западной цивилизации». Вместо импульсивности, внутренней бесконтрольности, зависимости от внешней власти, большевик должен обладать дисциплинированным внутренним сознанием, способностью продуктивно действовать без внешнего контроля и стимулирования. Такой идеал, по словам Мид, соответствует идеалам пуританских отцов ранней Новой Англии и многих протестантских групп в Западной Европе в периоды «высокого, самопознающего религиозного поиска».
236
Mead М. Soviet Attitudes Toward Authority: An Interdisciplinary Approach to Problems of Soviet Character. Greenwood Press Reprint, 1966.
Профессора Калифорнийского университета Беркли Мартина Малия (1924–2004) часто относили к рядам правых историков, но сегодня его позиции покажутся очевидными многим россиянам. Малия утверждал, что советский коммунизм как эксперимент был обречен на провал уже потому, что коммунизм сам по себе обречен на провал. Советский социализм, исходя из его философского обоснования и современной практики, был «смесью идеологических иллюзий и грубого принуждения». [237] Советскую формулу Малия называл «идеократической партократией», где идеология в сочетании с диктатурой одной партии были призваны дать инструмент для построения социализма — вместо достижения этой цели через развитие или модернизацию. Такое предприятие по сути своей неосуществимо, поскольку примитивные силовые средства партократии не могут воплотить объединенную идеологическую цель построения эффективной экономики и справедливого, равноправного общества. Автократическая традиция КПСС, считал Малия, продолжала сущность царской автократии — а неизбежным симптомом автократии, будь она белой или красной, являются агрессия и империализм. Завоевание было константой всей истории России, ибо для государства, использующего абсолютную власть для управления внутренними делами, естественны абсолютистские стремления и во внешней политике. Мечта псковского монаха Филотея о Москве как о Третьем Риме и троне мировой империи, датируемая XV веком, воплотилась в XX веке в форме Третьего Интернационала, считал Малия.
237
Malia М. Soviet Tragedy: A History of Socialism in Russia. New York: Free Press, 1995. Р. 494.
Многочисленные работы Адама Улама (1922–2000), и в частности «Экспансия и сосуществование: история советской внешней политики, 1917–1967», стали учебниками в любой программе по СССР. [238] Реалистический подход Улама отвергал крайние интерпретации советской политики. По его мнению, советские лидеры были безжалостны, но рациональны: их безжалостность не оставляла надежд на построение искренних отношений, основанных на доверии и долгосрочном сотрудничестве. Рациональность и расчет советского руководства обеспечивали его предсказуемость: оно не станет играть безопасностью своей страны, не станет пускаться в авантюры, не будет бросать вызовов, которые оно не сможет подкрепить силой, и которые завели бы в тупик сам Советский Союз. Улам видел внешнюю политику СССР двойственной: когда имелись возможности для экспансии, советские лидеры ими пользовались, но когда таких возможностей не было или Советский Союз чувствовал себя под угрозой, тогда его руководство взывало к доброй стороне западного мира и общественного мнения, продвигая темы мирного сосуществования. В тех случаях, когда Сталин располагал неограниченной властью — внутри страны, — он был параноидальным, смертоносным диктатором. Когда его силе существовал противовес, как на мировой арене, тогда его действия были умеренны и рациональны.
238
Ulam A. Expansion and Coexistence: The History of Soviet Foreign Policy, 1917–1967. New York: Frederick Praeger Publishers, 1968.
Даже работы таких выдающихся идеологов и антикоммунистов, как Ричард Пайпс, заслуживают взвешенной оценки. В свои профессорские годы Пайпс видел в революции 1917 года трагическое событие для русского народа, позволившее небольшой группе «фанатичной интеллигенции» установить неадекватный политический курс. Революция была творением небольшой группы интеллектуалов и национального меньшинства, навязавших ее народным массам и установившим диктат одной партии, который с самого начала был безжалостным, а не стал таковым в результате отхода от начального курса.
Тот же Ричард Пайпс был ведущим приверженцем «школы тоталитарного принципа», которая считала нацистскую Германию и Советский Союз фундаментально схожими режимами. В марте 1981 года Пайпс заявлял агентству Рейтер: «Советское руководство должно будет выбрать между мирным изменением коммунистической системы в направлении Запада или войной. Третьего не дано, и ситуация может развернуться любым из двух путей… Оттепель мертва». [239]
Как в одном уме уживаются противоречивые точки зрения? Во-первых, верное понимание России не обязательно делает эксперта ее приверженцем: он по-прежнему остается на службе интересов своего государства, с точки зрения которых СССР/Россия, в той мере, в какой она претендует на важную роль на мировой сцене, является соперником. Во-вторых, вызвавшее скандал выражение «оттепель мертва», Пайпс произносил уже в качестве директора по делам СССР и Восточной Европы в Совете национальной безопасности — в администрации Рональда Рейгана, куда он был приглашен за сходство взглядов с президентом. Аналогичным образом принципиальный антикоммунизм Збигнева Бжезинского был услышан и оценен Джимми Картером, в результате чего профессор Колумбийского университета в 1975 году стал внешнеполитическим советником кандидата в президенты Картера и затем советником по национальной безопасности в его администрации с 1977 по 1981 год.
239
Это интервью было непротокольным, и когда оно все же просочилось в прессу, Белому дому пришлось официально отвергать слова Пайпса.