Россия и ислам. Том 1
Шрифт:
11 Французский славист В. Водов (W. Vodoff) привлекает внимание к тому факту, что где-то с конца XIV в. значение термина «русский» порой сужалось и отождествлялось с Владимиро-Московской династией и ее союзниками; иногда же речь шла исключительно о Московском княжеском роде (Водов В. «Долг бесерменьскыи и проторъ и рускыи долгъ» в договорной грамоте Дмитрия Донского с Владимиром Андреевичем Серпуховским (1389 г.) // Russia mediaevalis. Т. III. M"unchen, 1977. S. 28–29).
12 В одной из новейших (но в данном случае лишь повторяющей традиционно-доминирующую установку) советских работ читаем: «Россия, в отличие от Испании, Венеции и Австрии, была связана с покоренными балканскими народами общностью религии, давними культурно-историческими узами, а с южными славянами также и этнической общностью. Нет необходимости подробно говорить о значении этого фактора в эпоху, когда религия являлась могущественной идеологической силой. Не случайно уже в XV–XVII вв. возникли прочные духовные узы между балканским населением и Россией. С Русским государством у греков, болгар, сербов и других балканских народов связывались особые надежды на освобождение от иноземного (турецко-мусульманского. – М.Б.) ига» (Арш ГЛ., Виноградов
13 Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства. С. 884.
14 Кудрявцев И.М. «Послание на Угру» Вассиана Рыло как памятник публицистики XV в. //ТОДРЛ. T. VIII, 1951. С. 167, 176, 170, 172.
15 В частности, прекратить междоусобицу, следовать примеру византийского императора, который не хотел, вопреки уговорам патриарха и вельмож, покинуть Царьград и храбро бился с врагами. Черепнин видит тут стремление русской публицистики использовать образ стойкого византийского монарха «в тех же целях, что и «Послание» Вассиана, – в целях воздействия на Ивана III с тем, чтобы заставить его выступить против Ахмеда» (Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства. С. 884). Добавим, что идеи о необходимости освободить Царьград от власти «бусурман» пропагандировались и былинами (версию об их «аристократическом происхождении» см.: Oinas F.J. The Problem of the Aristocratic Origin of Russian Byliny // Slavic Review. Wash, 1971. 30, 31. P. 513–522). Так, Илья Муромец, узнав, что в Царьграде и в Иерусалиме вера «не по-прежнему», едет туда и побеждает «поганое Идолище» (см.: Воинские повести древней Руси. М. – Л., 1949. С. 203).
16 Обвинения Ивана III в нерешительности и трусости, которые он проявил в эти дни, отвергаются рядом других советских историков. Они же стремятся всячески принизить роль архиепископа Вассиана в событиях 1480 г. (см. обзор соответствующих работ в кн.: Каргалов В.В. Конец ордынского ига. С. 129–131).
17 См. также: Удалъирва З.В. Отклики на завоевание турками Константинополя в Русском государстве // Византийский временник. 1977. С. 38.
18 Советский историк М.Н. Покровский освещает сиуацию в несколько ином свете. Он напоминает, что, согласно словам византийского патриарха Антония (конец XIV в.), царей, «которые были еретиками, неистовствовали против церкви и вводили развращенные догматы», христиане могут и отвергать. По всей вероятности, он имел в виду «настоящих еретиков в точном богословском значении этого слова», пишет Покровский. Но «примитивный ум московских книжников, горделиво заявлявших о себе, что они «эллинских борзостей не текли и риторских астрономий не читали, ни с мудрыми философы в беседы не бывали», ставил понятие «ересь» гораздо шире» (Покровский М.Н. Москва – третий Рим // Религия и церковь в истории России. С. 122.) Всякий, кто в чем бы то ни было не соглашался с православной церковью, объявлялся еретиком. Но наиболее «злыми еретиками» провозглашались «латиняне», т. е. католики, «и тут уже, кроме примитивности древнерусского богословского мышления, добрую долю ответственности несли на себе и учителя русских – греки», внушавшие своей новой пастве «самое совершенное отвращение к «латине», какое только можно себе вообразить» (Там же. С. 123). Греки, саркастически замечает далее Покровский, и не подозревали тогда, что им самим может когда-нибудь грозить опасность подпасть обвинению в «латинской ереси». Ведь так и случилось в связи с Флорентийской унией 1453 г. «Разумейте, дети, – писал в 1471 г. митрополит Московский Филипп, – царствующий град Константинополь и церкви Божии непоколебимо стояли, пока благочестие в нем сияло, как солнце. А как оставил истину да соединился царь и патриарх Иосиф с латиною… и Царьград впал в руки поганых турок» (Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией Академии наук. Т. 1. СПб., 1841. С. 313–314, № 280). И Флорентийская уния, и особенно падение Константинополя открыли «перед политической фантазией московских богословов положительные перспективы необычайной широты и грандиозности», завершившиеся созданием теории о Москве как «третьем Риме», – заключает Покровский (Москва – третий Рим. С. 123). Нетрудно, однако, заметить, что Покровский довольно трезво учитывающий тогдашнюю международную обстановку, отказывается видеть в процессе появления этой теории истинную причину, прагматический, расчет, а вовсе не плод механического следования навязанного византийским духовенством русским еще в X в. категорического неприятия «богомерзкого латинства». Неудивительно поэтому, что в схеме Покровского культивирование ненависти к основному тогда врагу Руси – «безбожным агарянам» – оттеснено куда-то на задний план.
19 Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства. С. 885–886.
20 Вот что пишет о нем современный английский историк: «Никто из Рюриковичей не ставил перед собой столь обширных и амбициозных задач и никто не подходил так близко к их решению, как Иоанн III. Целью его было объединение всей Руси – Великой, Малой и Белой – под властью независимого великого князя Московского и создание централизованного государства вместо архаичной и аморфной конфедерации князей, которые со времен монгольского нашествия объединялись лишь в моменты наиболее острых кризисов, да к тому же только при условии выдвижения харизматического руководителя. «Только в редких случаях оправданы попытки историка средневековой Руси приписывать правителю цели и мотивы, которыми обычно характеризуют осознанную политику того или иного князя или царя…»
В случае же с Иоанном III и его царствованием историку мало что может помочь при уточнении политики последнего: здесь можно лишь усмотреть разве что поразительно логичную последовательность событий. Кампании, аннексии, браки, посольства, экзекуции, реформы – все это свершалось как будто по некоему предопределению. Но цель каждого из событий в их общей перспективе уясняется лишь в связи с итогами царствования. И кажется, здесь ничто не было случайным, незапланированным или даже неудачным по времени. Вся цепь событий как бы движется в едином направлении. Многочисленные мелкие кампании, бесчисленные попытки коалиций на Западе и на Востоке, опалы в собственной стране, вмешательство в церковные дела – все это в конечном счете выглядит далеко не заурядными деспотическими капризами. Скорее,
21 Стремление привлечь Московию к своей политике на Востоке постоянно отличало различные итальянские государства и папскую курию. «Флорентийский собор, брак Софьи Палеолог – вот основные и, как известно, неудачные шаги, которые предпринимало папство на протяжении XV в. Но Рим искал в далекой Московии и союзника против страшной турецкой угрозы…» (Шаркова И.С. Россия и Италия: торговые отношения XV – первой четверти XVIII в. Л., «Наука», 1981. С. 18–19). И.Б. Греков видит в разработанном в Риме проекте брака Софьи Палеолог с русским государем помимо других целей и план привлечения Московии к борьбе против Турции (Греков И.Б. Очерки… С. 165–167; см. также: Хорошкевич АЛ. Русское государство… С. 186–187). «Захват итальянских колоний османами, явившийся бедствием не только для Генуи и Венеции, но отчасти и для Москвы, не прервал торговлю между ними, а лишь несколько изменил ее характер», – отмечает Шаркова (Россия и Италия… С. 24–25). Не ограничиваясь русской торговлей, итальянцы пытаются теперь проложить дорогу на Восток – к восточным пряностям и персидскому шелку – через Русское государство, чтобы компенсировать потерю монополии на продажу этих товаров в Европе. Это стремление итальянских купцов совпадало с общеевропейской тенденцией найти новые пути в страны Азии к ее столь необходимым Западу рынкам (см. подробно: Чистозвонов A.П. К вопросу об эволюции итальянской и нидерландской экономики в условиях европейской «экономической депрессии» XIV–XV вв. // Средние века, 1977. Вып. 41. Р. 38–39).
22 См. подробно: Рутенбург В.И. У истоков политических связей России и Италии // Труды Ленинградского отделения Института истории, 1971. Вып. 12. С. 178–181; Шаркова И.С. Заметки о русско-итальянских отношениях XV – первой трети XVI в. // Средние века. М., 1971. Вып. 34. С. 201–212; Греков И.Б. Очерки… С. 170; Скржинская Е.Ч. Кто были Ралевы, послы Ивана III в Италию? (К истории итало-русских связей в XV в.) // Проблемы истории международных отношений. Л., 1972; Тихомиров М.Н. Русское государство в XV–XVII вв. М., 1973; Хорошкевич АЛ. Русско-славянские связи конца XV – начала XVI в. и их роль в становлении национального сознания России // История, культура, фольклор славянских народов. М., 1973; Казакова Н.А. Заметки о Риме русского путешественника середины XV в. – ТОДРЛ, 1977. Т. 32 С. 252–255; Удальцова З.В. Отклики… С. 19–28.
23 М.Н. Тихомиров. Исторические связи России… С. 37.
24 См. подробно: Греков И.Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды (на рубеже XIV–XV вв.). М., 1975.
25 Так, читаем такой отличающиися повышенной эмоциональностью пассаж: «Мамай, Тохтамыш, Тимур, Едигей – зловещие в нашей истории имена. Достаточно бросить взгляд на карту, составленную И.А. Голубцовым (помещена в кн.: Очерки истории СССР, XIV–XV вв. М., 1953. Карта № 2. – М.Б.), чтобы убедиться, в каких нечеловечески трудных условиях приходилось народу возрождать страну: набегами, пожарищами, поборами, попонами кочевые властители не раз отбрасывали ее назад». См. также: Мавродина P.M. Проблема взаимоотношений Киевской Руси и кочевников в советской исторической науке 20-30-х годов // Историографический сборник. Саратов, 1973. Вып. 1(14); Ее же. Взаимоотношения Киевской Руси и кочевников в исторической литературе 40-х – начала 70-х годов // Проблемы археологии и этнографии». Л, 1977. Вып. 1.
26 Историк-фольклорист С.Н. Азбелев отводит гипотезу о появлении былин об отражении татарского нашествия до реальных побед над татаро-монголами и полагает, что они возникли именно в XV в., когда актуальность этой тематики была особенно сильна (см.: Азбелев С.Н. Былины об отражении татарского нашествия // Русский фольклор. 1971, XII. С. 162–180).
27 Коснемся в этой связи истории спора отечественных исследователей касательно одной интересной проблемы. В 1948 г. Б.Ф. Поршнев писал: «Пока Русь выпрастывалась из плена, которым был куплен европейский прогресс, Европа не только не приходила ей на помощь, но кропотливо воздвигала против нее то, что позже получило название «восточный барьер»… По мере того, как вырисовывалось завершение борьбы Московского государства с Золотой Ордой, «барьер» делался все более мощным, все более непроходимым» (Поршнев Б.Ф. К вопросу о месте России в системе европейских государств в XV–XVIII вв. // Ученые записки Академии общественных наук. Вып. II. М., 1948. С. 7). Итак, Россия в полном одиночестве противостояла всей Европе, причем и Турция играла тут роль одной из «броневых плит» этого барьера. С критикой подобного рода воззрений выступил в 1961 г. Я.С. Лурье, полагая, что было бы преувеличением считать «московский вопрос» основным в международных отношениях XVI в. и видеть в борьбе с «Московией» главную цель и западноевропейских держав и Турции, хотя первые и стремились «натравить «Московита» на Турка» (см. подробно: Лурье Я.С. Русско-английские отношения и международная политика второй половины XVI в. // Международные связи России до XVIII в. С. 422–423). Им это, однако, не удалось. Любопытно, что в знаменитых «Fliegende Blatter» и остальных немецких печатных и рукописных сочинениях долгое время «Московит» выступает в качестве своеобразного пугала, двойника другого страшилища – «Турка». «Жесточайший», «ужасный» – вот типичные эпитеты «Московита» (Там же. С. 424). Не смущаясь этим, русские и при Иване III, и много поздней, при Иване Грозном и Борисе Годунове, «охотно использовали переговоры о союзе против Турции как дипломатический маневр, но вести войну с султаном они не собирались» (Там же. С. 441). Более того. Именно сохранение дружественных в целом отношений с Османами и позволяло проводить активную политику не только на Западе, но и на Востоке (в т. ч. против крымско-татарских орд, опустошавших русские, польские и украинские земли, тысячами вывозивших оттуда пленных и продававших их в качестве рабов на стамбульских рынках (см. подробно: Fisher A. W. Muscovy and the Black Sea Slave trade // Canadian-American Slavic Studies. C. 1972, № 4. P. 575–594).