Россия распятая (Книга 1)
Шрифт:
А искусствоведы должны помнить, что "нет критики без любви"...
* * *
Говоря о хронологии моей работы над образами Достоевского, скажу, что следующей была работа над "Неточкой Незвановой". Я помню, как в поисках модели долго стоял около школы, находящейся вблизи моей мастерской, вглядываясь в лица современных школьниц, идущих веселой гурьбой после уроков. На них я не прочел ничего. Но художник, когда он работает над определенной темой, должен обязательно отголкнуться от живой реальности образа, найти искомые черты в окружающих людях. "Витамины жизни, витамины натуры..." Однажды я сидел в отчаянии у мольберта, разглядывая свои рисунки. Закрывая глаза, я видел внутренним взором и ощущал образ Неточки, но не мог найти его зримого воплощения. Вдруг раздался звонок в дверь мастерской: На пороге стояла Неточка... Маленькая девочка смотрела на меня встревоженными серьезными глазами. Моя жена Нина увидела ее
Размеры настоящей книги не могут вместить полного рассказа о моем восприятии образов великого Достоевского и работе над их воплощением. Но позволю себе привести такой важный в моей жизни факт. В приложении к журналу "Огонек" готовилось к выпуску собрание сочинений Достоевского (тиражом 600 тысяч экземпляров). Я читал и перечитывал снова и снова все творения самого, с моей точки зрения, великого в мире писателя. Ездил в Петербург. Изучал костюмы, интерьеры того времени. Иллюстрируя "Бесов", я словно по - погружался в пучину нашей жизни и, невольно вторя Федору Михаиловичу, рисовал их "руками, дрожащими от гнева"... Вспоминались слова писателя: "В России истина всегда имеет характер вполне фантастический..."
Работая над образами Достоевского в течение долгих лет, я убедился, что знаменитый "Дневник писателя", наиболее полно выражающий гражданскую и философскую позицию Федора Михайловича, издававшиися им с 1873-го по 1881 год предан мировой, в том числе и русской, критикой заговору забвения. А именно "Дневник" и является ключом, открывающим двери ко всем произведениям великого русского мыслителя, художника, пророка и гражданина.
Ожидая великих потрясений в Европе, он, увы, верил, что "чаша сия" минует Россию. В то же время именно Достоевский провидчески говорил, что "без единящего огромного своего центра - России - не бывать славянскому согласию, да и не сохраниться без России славянам, исчезнуть славянам с лица земли вовсе". "Дневник писателя" издавался Ф. М. Достоевским, являясь страстной и непримиримой публицистикой, откликающейся на злобу дня в доверительном разговоре с современником. До сего дня как могучий набат звучат такие статьи из гражданского дневника писателя, как "Кое-что о молодежи", "Римские клерикалы у нас в России", "Не всегда война бич, иногда и спасение" и проникновенная историческая и вместе с тем столь современная статья "Еврейский вопрос". Особенно интересен дневник за 1877 год, который начинается рассуждением о "трех идеях", определяющих, по мысли писателя, жизнь Европы и России во второй половине XIX века. Никто, как Достоевский, не чувствовал великую пагубу идеи социализма, видя в ней воплощение атеизма. Но даже он, верный сын мощной монархической и православной России, не предполагал, что Европа худо ли, бедно устоит от удара, а десятки миллионов расстрелянных и замученных представителей лучших людей всех сословий России падут жертвою в борьбе с безжалостной силой мирового зла. Достоевский предупреждал и видел, откуда идет смертельная угроза; но русское общество, разлагаемое изнутри ядом "масонского либерализма", не видел подготовленное к неожиданно смертельному удару, не вняло предостережениям вопиющего об опасности писателя. Россия не смогла организовать ответного сопротивления, а когда началась революция, уже было поздно... "Кругом была трусость, предательство и измена". По горькому признанию свергнутого и обреченного на смерть государя.
Осмысление "Дневника писателя", верю, особенно необходимо нам сегодня, когда новое поколение русских говорит и мечтает о возрождении России. Читайте и перечитывайте Достоевского!
Второе рождение
Поколение, которому впервые открылась красота и значительность древне-русской живописи, должно почитать себя счастливым.
П. Муратов
В Минусинске я сделал для себя открытие, сыгравшее большую роль в моей жизни художника. Проходя мимо церкви, я вдруг остановился пораженный: на белых стенах висели древние иконы. Я никогда не видел, чтобы иконы висели снаружи, прямо на стене. С темной доски смотрел старец с окладистой русской бородой лопатой. Его взгляд поражал жизненной энергией и глубокой, проникновенной мыслью. Он чем-то напоминал мне фаюмские портреты, которые я до сих пор считал непревзоиденным воплощением портретного искусства, передающего высшее напряжение человеческого духа, сложную загадку внутреннего мира. Но люди, жившие во втором веке до нашей эры в Фаюмском оазисе, так далеки от нас жизненным укладом, национальным типом, складом лица! А здесь на стене было изображение, не уступающее Фаюму своей концентрацией духа, удивительно
В театре, где я жил, мудрый Леонид Леонидович, чинивший у себя в комнате будильник, в ответ на мои восторженные расспросы только ласково улыбался.
– Древнерусское искусство - это тот мир, который должен открыть для себя каждый художник, тем более русский. Матисс приезжал в Россию, чтобы поучиться у наших иконописцев. Я помню, как он в Москве сказал, что Италия для современного художника дает меньше, чем живописные памятники Древней Руси. История искусства утверждает, что только подлинно национальное может стать интернациональным, то есть общечеловеческим.
– Он остановил пальцем звонок вдруг зазвонившего будильника.
– Неужели вы раньше никогда не обращали внимания на иконы? Русский музей и Третьяковская галерея имеют бесподобные собрания древней живописи! Наши иконы с их несравненной красотой сейчас в центре внимания художников и искусствоведов всего мира. Без икон нет Русской Православной цивилизации!
– Да, конечно, я знаю эти залы, хоть они не были моими любимыми. Честно говоря, я был к ним почти равнодушен, несмотря на то, что Киевская София потрясла меня.
– Наверно, воспитаннику Академии, влюбленному в Сурикова и итальянский Ренессанс, казалось, что иконописцы Древней Руси не умели рисовать, что у них нет "пленера.?
– Он засмеялся.
– Не то чтобы не умели рисовать. Иконопись для меня слишком условна. Мне кажется, что иконы - это пройденный этап искусства, который не может так обогатить современного художника, как Эль Греко, Тициан, Рембрандт, Ван-Гог, Суриков, Рерих, Врубель.
– Так вы и не должны ждать от них реализма, в вашем понмании. Это то же самое, если вы будете, придя в балет, удивляться, почему люди не ходят, "как в жизни", а почему в опере не говорят, а поют... Задачей иконы не было изображать повседневную жизнь - мускулы, землю, леса, дома... Условность языка проистекает не от неумения, а от стиля - тогда художник не живописал материальный мир, а создавал мир духовных понятий, нравственных категорий. Символов, если, хотите точнее - Евангельской Истины.
– Но разве язык Рембрандта или Врубеля не подходит для выражения философских категорий духа?
– спросил я.
– Разве только язык иконы может передать эти понятия?
– Видите ли, - Леонид Леонидович помолчал.
– Я много думал об этом, и мне кажется, что мир иконы - это не мир материальной конкретности, а мир, если хотите, идей Платона. А как изобразить художнику понятие добра, зла, ненависти, любви и другие нравственные категории? Не надо забывать, что такое средние века как на Руси, так и в Европе, когда искусство было мостом между небом и землею, где на одном берегу существовал мир чуда, а на другом бренный, будничный, бурлящий человеческими греховными страстями мир. И простой человек должен был почувствовать эту разницу, всю отдаленность идеального бытия, реаль воплощающего нравственные категории - добро, например. Нигде в искусстве так тесно не сплетаются воедино мир чудесного - людей, способных творить чудеса, - и реальная жизненная правда, как в мире русской живописи, которую можно сравнить лишь с музыкой. Эйзенштейн говорил о том, что иконы с житийными клеймами, рассказывающими о жизни изображенного, напоминают киноленту, где гениально раскадрована в предельно лаконичной форме жизнь героя. К сожалению, здесь нет музея, но, может быть, есть-что-нибудь интересное внутри церкви. Вы не были там?
– Нет, не был.
– Так как я закончил наконец ремонтировать свой проклятый будильник, за которым должен зайти заказчик, то попробую быть вашим Вергилием в горнем мире Русской Иконы...
В церкви не оказалось инчего иитересного.
– Как наш обыватель говорит: "типичное не то". Да, это XIX век, то есть эпигонская сусальность провинциальных богомазов, подслащенные иллюстрации академизма на тему священной истории. Как жаль, - сказал Леонид Леонидович, я думал, что мы найдем эдесь какой-нибудь безымянный шедевр строгановской школы, завезенный дружинниками Ермака или беглыми раскольниками. Не может быть, чтобы в минусинской церкви не было древних икон! '
Всезнающий Леонид Леонидович не ошибся. В маленьком церковном помещении был своего рода запасник: на полке рядами стояли черные от времени иконы. На них почти ничего нельзя было разобрать. Леонид Леонидович, попросив немножко масла, протер темную поверхность, на которой выступили таинственные изображения, певучие и прекрасные. Как будто затонувший мир Атлантиды, скрытой под черными водами времеии. Церковный староста, напоминающий "мужичка из робких" на репинском портрете, наблюдал с интересом эту сцену. Вдруг сказал: