Россия распятая (Книга 1)
Шрифт:
"Да, жена права, - сказал В. И. Мироненко.
– Недавно Григорий Григорьевич получил почетный знак "Петровка, 38" за заслуги в своей работе уголовном розыске. Он был очень рад этому заслуженному вниманию. А после демобилизации он до пенсии работал наборщиком и печатником "Правде".
Я онемел...
Заехали в продуктовый магазин на Новом Арбате. "Цветов-купить не успеваем!" - сказал Мироненко. И вот мы звоним в дверь новостроечного дома по улице Маршала Тухачевского, которая открылась, и через решетку второй двери я увидел среднего роста, худощавого, с аккуратным пробором седых, но густых волос, кажущегося моложе своих лет единственного прямого правнука великого поэта. Пока Григории Григорьевич Пушкин здоровался с четой Мироненко, я вглядывался его странное'и неуловимо похожее на Пушкина лицо. Красивые руки, синяя в клетку мягкая "ковбойка",
На стене приколотый кнопками лнст бумаги с нарисованным генеалогическим древом рода Пушиных. Полка с книгами... Я горел от нетерпения задать вопросы внимательно изучающему меня правнуку поэта. "Григорий Григорьевич, вы как никто знаете, почему Дантес просил отсрочки дуэли".
– "Конечно, знаю, что две недели отсрочки дуэли, о которой просил Геккерн понадобилось для получения Дантесом металлической сетки, которую привезли из Архангельска".
"А почему из Архангельска, а не из Парижа?
– спросил я.
"Потому что металлическую сетку для Дантеса изготовляли в Архангельске", сухо ответил г. Пушкин. "Кто, по-вашему, виноват в гибели Александра Сергеевича?" - спросил я, немного стесняясь своего лобового вопроса. "Как кто?
– невозмутимо ответил Григорий Григорьевич.
– Царь и его окружение - вы же знаете, что прадед ответил царю, что был бы вместе с декабристами - на Сенатской площади. Такого царь и его окружение простить не могли...
Родился где? В селе Лопасня - ныне город Чехов под Москвой, в бывшем имении Гончаровых. По окончании семилетки поступил в сельско-хозяйственный техникум, который окончил в 1933 году".
Григорий Григорьевич рассказывал привычно и спокойно - не я один надоедал ему с этими вопросами: "В 1934 году обьявили спецнабор и меня направили в 17-й стрелковый полк рядовым. Полк наш подчинялся Ягоде - он тогда всем верховодил в ГПУ. Вначале службу проходил в Виннице, а потом в городе Славутич. Наши освобождали Белоруссию и Западную Украину. Потом и Финская грянула!" Я рассматривал во все глаза склоненное лицо правнука поэта, находя и не находя сходства.
"После окончания прожекторной школы я уж сержантом стал. В 36-м хотел демобилизоваться, а командир полка Апоров говорит: "Останься еще на год сверхсрочной - ты у. нас один правнук". Я остался. После юбилея Пушкина в 1938 году демобилизовался..." Он задумался. "А что было дальше, ГригорийГригорьевич?" Он, словно думая о чем-то своем, продолжил: "А что дальше! Мне было 25 лет - тут я по комсомольской путевке пошел работать в милицию Октябрьского района города Москвы. Былєя уже в чине лейтенанта - стал оперуполномоченным. Честноєговоря, занимался грязны делом, воров и воришек ловил и сажал! Они воруют, а я искать их должен. Рад был, что на Финскую забрали!" Григорий Григорьевич махнул рукой. "Далее 1941 год - Великая Отечественная. В Подмосковье партизанил - Наро-Фоминск, Волоколамск. Я добровольцем пошел и в партизанском отряде старшим разведчиком стал..." Я не перебивал Г. Г. Пушкина. "После войны в МУРе работал...". Вошедшие в комнату, где я впитывал рассказ Григория Григорьевича, Мироненки потребовали показать мне личный знак работника уголовного розыска города Москвы Nо 0007, выданный в 1993 году - в день восьмидесятилетнего юбилея, товарищу Пушкину Г. Г.
Действительно, очень красивый значок, и на один нолик больше, чем у Джеймса Бонда. Лариса сказала: "Мы прервали ваш разговор и не хотим мешать. Пойдем приготовлять вам ужин".
Правнук поэта, желая быстрее отделаться от моих докучных вопросов, лаконично закончил свою биографию: "Ушел из органов - работал в разных учреждениях. В 1952 году поступил в типографию газеты "Правда", где работал печатником. Печатал я, будучи специалистом по глубокой печати журналы "Огонек", "Советский Союз", "Советская женщина", "Смена", и все это на 17 иностранных языках! Так я оттрубил до 1969 года и ушел на пенсию!"
За столом мы с Григорием Григорьевичем вспомнили его начальника Бориса Александровича Фельдмана - директора издательства "Правда" , которого я хорошо помнил по своей работе над иллюстрациями к подписным изданиям "Огонька": Мельникова-Печерского, Достоевского, Куприна, Блока, Аксакова. "Раз мы с вами отличного мужика и моего начальника Фельдмана вспомнили", - сказал мне после первой рюмочки Григорий Григорьевич, - то расскажу как он, будучи евреем, подходил к еврейскому вопросу. Борис Александрович говорил, что есть "жиды" и "евреи".
– И. Г.). Мне часто звонил и говорил: надо на работу взять к вам в цех этого жида работящий человек будет! Глядя на меня своими пушкинскими серо-голубыми глазами, в заключение добавил: "Теория эта фельдмановская, его жизненным опытом подсказана. Сам-то Борис Александрович человек крайне справедливый был и работал день и ночь. На нем весь комбинат "Правда" замыкался. Мы у него все вкалывали день и ночь".
Григорий Григорьевич ожил, вспоминая известного мне также по работе над иллюстрациями художника Пивоварова, который мог, по рассказам очевидцев выпить две кружки водки и не шатаясь пойти домой. Пивоваров был очень милый тучный человек, влюбленный в русское классическое искусство. "А вот и картошка по-пушкински, с укропом!
– шутил Мироненко.
– Выпьем за семью Пушкиных!"
Напротив Григория Григорьевича сидела женщина с милым добрым лицом - "она медработница!". "Я сделаю все, чтобы продлить жизнь и здоровье нашего великого потомка", - улыбалась она. А потомок великого поэта, склонившись к В. И. Мироненко, говорил: "У меня одна мечта. Я получаю ныне 500000 рублей пенсии..." Лариса перевела нам: "Это значит сто долларов!" Григорий Григорьевич Пушкин продолжал: "Мечта моя в том, чтобы власти (горсобес по старому) пересмотрели наконец закон о пенсии. Я был ранен на фронте, был контужен так, что ничего не слышал. Справки о ранениях не брал. Восстанавливать их сегодня, когда столько времени прошло, унизительно - бес с ними! Но ныне-то есть распоряжение вышестоящих органов, что участники Великой Отечественной войны, которым за 80 лет - а мне 83!
– посмотрел на меня Григорий Григорьевич и, снова, обратясь к Мироненко, продолжал: - Все участники войны перейдут во II группу инвалидности! А это значит, что пенсия будет не 500000 рублев, а 700. Может, и того выше - 800000! . Могли бы поднять на 30 %, но говорят, что бывший райсобес ликвидируют в российском масштабе! Вот я и думаю, - поднимая рюмашку, заключил Григории Григорьевич, - поскольку я на всем шарике единственный потомок и последний Пушкин, может, мне и прибавят?!" - "Я думаю, - поддержал надежду потомка великого рода Пушкиных Виктор Мироненко, - мы пробьем и это для вас, юбилей 200-летия со дня рождения Александра Сергеевича почти на носу!.."
Перед уходом мы снова листали самодельный альбом изооражений и фотографий потомков поэта, выклеенный Григорием Григорьевичем. С последней фотографии альбома на нас смотрело открытое молодое лицо, судя по всему, нашего современника, снятого совсем недавно. Им, а не Григорием Григорьевичем заканчивался альбом, лежащий на столе. Под фоторафией стояла подпись: Александр Григорьевич Пушкин.
Я спросил у хозяина, кто этот молодой человек Александр Пушкин? Григорий Григорьевич помрачнел и лицо его стало словно неживое: "Александр Пушкин - это мой покойныйсын.Он умер.Вот уже четыре года прошло: 31 августа 1992 года". Григорий Григорьевич вдруг стал чем-то неуловимым до жути похож на Пушкина, каким мы его знаем по портретам современников, особенно он походил на своего прадеда в профиль... Маска скорби и одиночества словно остановила жизнь его души...
Несмотря на то, что Лариса делала мне знаки молчания, прикладывая палец к губам, и я понимал, что это страшная и трагическая тема, не удержался спросил: "А где работал ваш покойный сын?" С трудом и очень коротко отец Александра Пушкина ответил: "Александр работал, окончив 10 классов школы, шофером в системе КГБ. Возил врачей больным по вызову. Шоферскую школу при гараже КГБ у Савеловского вокзала кончил. В Марьиной роще. Сорок лет было - умер от гипертонического криза - вот в этой комнате... Вот и остался я один и последний..." - грустно, с болью великой выдохнул правнук Александра Сергеевича Пушкина...
* * *
В машине все молчали. Я смотрел на нежные вечерние облака московского неба, кто-то на заднем сидении "Волги" тихо сказал: "Про сына - больная тема, говорят, он сильно пил... Так и не женился"... Как никогда, мне хотелось очутиться в Петербурге, в Царском Селе, у пруда, где высится Чесменская колонна и шумят над головой столетние могучие кроны деревьев, помнящие многое иємногих... Как страшна и драматична история России новогоєвремени. Как далеки, но как реальны дела и правда давно ушедших дней... Вємоем воспаленном мозгу бьются строфы великого Пушкина.