Россия распятая
Шрифт:
Все эти стихи были написаны в последние месяцы 1917 года. Между тем волна всеобщего развала достигла Крыма и сразу приняла кровавые формы. Началось разложение Черноморского флота. Когда я в первый раз при большевиках подъезжал из Коктебеля к Феодосии, под самым городом меня встретил мальчишка, посмотрел на меня, свистнул и радостно сообщил: «А сегодня буржуев резать будут!» Это меня настолько заинтересовало, что, приехав на два дня, я остался в городе полтора месяца. Феодосия представляла в эти дни единственное зрелище: сюда опоражнивалась Трапезундская армия, сюда со всех берегов Черноморья стремились транспорты с войсками и беженцами как в единственный открытый порт.
«Феодосия»(1918)Сей13
Румчерод — Центральный исполнительный комитет Советов рабочих, солдатских, матросских и крестьянских депутатов Румынского фронта, Черноморского флота и Одесского военного округа (май 1917). Октябрь встретил враждебно, ликвидирован в апреле 1918 г.
Положение было у нас настолько парадоксальное, что советская власть в городе была крайне правой партией порядка. Во главе Совета стоял портовый рабочий — зверь зверем, — но, когда пьяные матросы с «Фидониси» потребовали устройства немедленной резни буржуев, он нашел для них слово, исполненное неожиданной государственной мудрости: «Здесь буржуи мои, и никому чужим их резать не позволю», установив на этот вопрос совершенно правильную хозяйственно-экономическую точку зрения. И едва ли не благодаря этой удачной формуле Феодосия избегла своей Варфоломеевской ночи.
В те дни в Феодосию прибыло турецкое посольство и привезло с собою тяжелораненых военнопленных. Совет устроил банкет — не военнопленным, умиравшим от голоду, а турецкому посольству. Произносились политические речи, один за другим вставали ораторы и говорили: «Передайте турецкому пролетариату и вашей молодежи… Социальная республика… Да здравствует Третий Интернационал!»
После каждой речи вставал почтенный турок в мундире, увешанном орденами, и вежливо отвечал одними и теми же словами: «Мы видим, слышим, понимаем… и обо всем, что видели и слышали, с отменным чувством передадим Его Величеству — Султану».
Между тем борьба с анархистами шла довольно успешно, и однажды феодосийцы могли прочесть на стенах трогательное воззвание: «Товарищи! Анархия в опасности: спасайте анархию!» Но на следующий же день на тех же местах висело уже мирное объявление: «Революционные танц-классы для пролетариата. Со спиртными напитками».
Анархия была раздавлена. Но помню еще одну запоздалую партию анархистов, прибывшую из Одессы, уже занятой немцами. Они выстроились на площади с огромным черным знаменем, на котором было написано: «Анархисты-Террористы». Вид они имели грозный, вооружены до зубов, каждый с двумя винтовками, с ручными гранатами у пояса. Одна знакомая по какой-то совершенно непонятной интуиции подошла к правофланговому и спросила: «Sind Sie Deutsche?» — «О ja, ja! Wir sind die Freunde!». [14] Через несколько дней германские войска заняли город.
14
«Вы немцы?» — «О, да, да! Мы друзья!» (нем.).
Таковы были комические и бытовые гримасы тех дней, но они только углубляли трагические впечатления и патетические переживания тех дней, которые я старался передать в стихотворении:
Молитва о городе(Феодосия — весной 1918 г.)С.А. Толузакову
И скуден, и неукрашенМой древний градВ венце генуэзских башен,В тени аркад;Среди иссякших фонтанов,Хранящих гербТо дожей, то крымских ханов:Звезду и серп;Под сенью тощих акацийИ тополей,Средь пыльных галлюцинацийСедых камней,В стенах церквей и мечетейДавно храняГлухой перегар столетийИСреди тех, чью руку хотелось удержать тогда, выделялись два типа, которые оба уже отошли теперь в историческое прошлое: это тип красногвардейца и тип матроса. Личины их я зарисовал позже, уже в 19-м году, при втором нашествии большевиков, но наблюдены и задуманы они были тою весной («Красногвардеец», «Матрос», «Спекулянт», «На вокзале»).
Красногвардеец(1917)(Тип разложения старой армии)Скакать на красном парадеС кокардой на головеВ расплавленном Петрограде,В революционной Москве. В бреду и в хмельном азартеОтдаться лихой игре,Стоять за Родзянку в марте,За большевиков в октябре.Толпиться по коридорамТаврического дворца,Не видя буржуйным спорамНи выхода, ни конца.Оборотиться к собранью,Рукою поправить ус,Хлестнуть площадною бранью,На ухо заломив картуз.И, показавшись толковым, —Ввиду особых заслугБыть посланным с МуравьевымДля пропаганды на юг. Идти запущенным садом.Щупать замок штыком.Высаживать дверь прикладом.Толпою врываться в дом.У бочек выломав днища,В подвал выпускать вино,Потом подпалить горищеДа выбить плечом окно.В Раздельной, под Красным РогомГромить поместья — и прочьВ степях по грязным дорогамСкакать в осеннюю ночь.Забравши весь хлеб, о «свободах»Размазывать мужикам.Искать лошадей в комодахДа пушек по коробкам. Палить из пулеметов:Кто? С кем? Да не всё ль равно?Петлюра, Григорьев, Котов,Таранов или Махно…Слоняться буйной оравой.Стать всем своим невтерпеж —И умереть под канавойРасстрелянным за грабеж.Матрос(1918)Широколиц, скуласт, угрюм,Голос осипший. Тяжкодум,В кармане — браунинг и напилок,Взгляд мутный, злой, как у дворняг,Фуражка с лентою «Варяг»,Сдвинутая на затылок.Татуированный драконПод синей форменной рубашкой,Браслеты, в перстне кабошон,И красный бант с алмазной пряжкой.При Керенском, как прочий флот,Он был правительству оплот,И Баткин был его оратор,Его герой — Колчак. Когда жВесь черноморский экипажСорвал приезжий агитатор,Он стал большевиком. И самНа мушку брал да ставил к стенке,Топил, устраивал застенки,Ходил к кавказским берегамС «Пронзительным» и с «Фидониси»,Ругал царя, грозил Алисе;Входя на миноноске в порт,Кидал небрежно через борт:«Ну как? Буржуи ваши живы?»Устроить был всегда непрочьВарфоломеевскую ночь,Громил дома, ища поживы,Грабил награбленное, пил,Швыряя керенки без счета,И вместе с Саблиным топилПоследние остатки флота.