Россия в неволе

Екишев Юрий Анатольевич

В Финляндии, так и оставшейся за Маннергеймом, в Хельсинки, не на самом видном месте, передвинутый в уголок – стоит ему памятник: спокойный, осанистый человек верхом на коне, застывшем в миг небыстрой рыси. Генерал, виновник поражения СССР в "бело-финской", первый по праву правитель независимой от красной России Финляндии – в простой одежде, в ушанке, так не вяжущейся с нарядами европейских модников.

Этот памятник, недаром сейчас в лежащей под тельцом Европе, отодвинутый в тень – один из лучших памятников "власти лутших", белой власти.

Неподалёку от памятника, в нескольких кварталах по хельсинкским улицам, спланированным рукой русского царя – библиотека столицы,

в которой хранится одна из немногих, уцелевших благодаря белой власти, русских библиотек – Российская Купеческая.

Уникальные издания, уникальнейшие документы: фотография первых "победителей" Белой России в 1917-20 годах – маленькие, чернявенькие существа в кожанках с печатью мерзости и низости ига худших и кровавейших. И позади – надписи, надписи, надписи на плакатах – на иврите. Фотография – марш мясников с чикагских боен – в кожаных фартуках, с длинными острыми ритуальными ножами в руках для кошерного забоя. Название такого ножа – чека. И рядом – Че Ка, ритуальный нож для Белой России.

Уникальные (опять это слово, но другого нет) издания: Богданов, Сикорский и многие другие – пожелтевшие страницы, ещё до ритуальной русской бойни утверждавшие – мы и они несовместимы. Они – другие, чужие, дырявые вырожденцы, не имеющие ни физиологической, ни генетической, ни расовой предрасположенности к идеальному мышлению, к стремлению к высшему. Их путь – назад и вниз, и мы никогда (если только не переродимся полностью, злокачественно) не сможем почувствовать себя в их облезлой шкурёнке. Да и кто ещё способен за какие-то сто лет на одной шестой части земного шара уничтожить столько (сколько мы никогда не сможем ни подсчитать, ни вообразить) – и заслужить настоящее наказание, измеряющееся простым приговором – этой нечисти на русской земле быть не должно. Потом, кто будет интересоваться – за что? – обоснуем, не волнуйтесь.

У нас на самом деле нет выбора перед лицом этого нашествия – что делать, каким путем идти… Что делают на войне? Или прячутся, или воюют. На войне нужно всё – командование, боевая пехота, нужны партизаны, разведчики, издатели боевых листков – кто враг, и враг смертельный, отборная мерзость.

Победим ли мы? Пророчество уже сказало, что – да. Но пророчество исполняют люди. Не будет людей – из космоса спасители не спустятся, не будет ничего. Не будет горячих, горящих, горючих, взрывающихся "лутших людей" – не будет ничего.

"И ты жизнь свою делал детонатором, и мысли свои – как бы высыхающей уже к приспевшей поре взрывчаткой…" – вот кто нужен, кому не нужно ничего, кроме минимума – оружие, конь, простая одежда, ушанка, чтоб было тепло – и нужны все, кто готов не просто сделать несколько шагов, а идти, даже не зная – достижим ли предел, кто прав во всех намерениях своих действий и неподотчетен никому, кроме Бога.

Мы подарили себя всей Европе, всему миру, не сделав нигде революций, не убивая нигде царей, не захватывая нигде ни алюминия, ни нефти – вливаясь сознанием в культуру, в общество принявшей страны: "Харлей-Девидсон" (Харламов и Давыдов), вертолеты Сикорского, целые отрасли науки, как социология (Сорокин), актёры, строители… Русские жёны – лучшие в мире.

Пора наши благородство, честь, любовь проявить в первую очередь по отношению к нашей земле, к своему народу. Это обязанность, долг всего Белого движения. Это честь. Наша война показывает как мало ещё сделано каждый день. Одними заявлениями не докажешь, что мы – белые, в первую очередь в силу необходимости чистоты наших действий по отношению к нашему народу, наших помыслов, нашей веры, нашей беспощадности по отношению к врагу и всей его мерзости, в нашем отношении к будущему России в Европе и во всем мире. И лишь в какую-то третью очередь в силу

цвета кожи, потому что многие наши враги имеют вид белых людей, хотя потроха у них даже на навоз не годятся. Хотя и здесь, если подходить строго научно – извращенцы не могут не быть злокачественно поражены во всем облике (только надо уметь смотреть) – и многие патриоты ненавидят их физиологически, как животных, чувствуя их мерзость во всем. Да и неважно кто и за что их ненавидит, по вере ли, по дегенеративным признакам на лице, в память о замученных предках – главное объединенность Белого движения, удел лидеров которого – быть впереди, быть кристальными, чего требовать от всех невозможно. Как невозможно требовать единых представлений.

Серые облака над Рейном, над небольшим пригородом Бонна, ещё недавно – столицей половины Германии. Сытая, сонная страна. Мокрые от постоянной зимней влаги бедноватые поля – не то, что наша зима – мороз и солнце: здесь, в маленьких загородках вокруг увеличенных домиков из сказок про мальчика-с-пальчика и волшебный горшочек – до масштабов, чтоб помещалась семья – рассыпаны маленькие фигурки, мельнички, рождественские ясли, овечки – большие дети играют в игрушки. Кругом пряничных опрятных домиков – маленькие участочки земли – земля дорога! – будто наши дачные посёлки, только без грядок – отмирающая и новая зелень, лужи, и – тишина (у нас же в любую пору – то стук топоров, то тарахтенье бензопил…). Кое-где – цветущая по-новой вишня, яблонька – это уже в духе китайских гравюр – пена цветочков на корявых плетёнках кустов.

Живу в гостях у новой эмигрантской семьи: муж – немец, профессор Боннского университета, вечно нервничающий, что его контракт не продлят (и впереди – либо Швеция, либо Польша, либо Корея, либо Австралия… Разваливают немецкое образование – точно так же, как наше.). Жена – русская, играющая на органе в местной протестантской общине (тоже на нервяках – а куда придется кочевать завтра? В оконцовке – действительно оказывается, в Австралию…) Трое детей: две старших девочки, и недавно родившийся светло соломенно-волосый голубоглазый чистый ариец. Очередь из соседских старушек-расисток, приходящих полюбоваться со своими ахами и вздохами: наконец-то беленький, чистенький, надоели уже бесконечные орды бегающих по футбольным и баскетбольным площадкам турчат…

Девочки прибегают из школы с плачем: сегодня преподавали политику. Герр (больше подходит русское "хер") Бах говорил мудрёно и просто по своей откровенной гнусности: вы (вернее, мы, он-то тоже немец) плохие, потому что уничтожали евреев. Прощения вам за это нет. Но его надо просить обязательно, хотя его всё равно не будет… Надо мысленно стоять на коленях и просить…

Слёзы на глазах у Маши: – Не хочу быть немкой. Неужто мы такие плохие? Я буду русской…

Переезжаю в другую такую же семью, в Берлин, нынешнюю столицу. Папа – опять немец, вновь профессор. Мама – челябинская плотненькая смешливая женщина-девочка, родившая троих мальчишек, у которых впереди – неизвестность… Андрюшка приходит весь побитый, за то, что не чистый немец, с русской примесью. Мишка страдает втайне – чуть не вскрылся до смерти (еле откачали подростка…) от какой-то местной безысходности.

Посреди Берлина, под огромным золотым куполом, видным практически отовсюду – синагога. Рядом – два зарешеченных наглухо бэтэра и десяток дежурных полицейских – значит, боятся своих Копцевых.… В одной из тихих улочек – тоже православный приход в одном из незаметных, одинаковых подъездов. По сути – съемная квартира. Тоже радость встречи, и огорчения – говорить почти не о чем. Старая эмиграция ушла. Новая, экономическая, хоть и тоже по-русски радушна, но интересы уже совсем другие, кочевнические, перемолотые суетой в пыль воспоминания и связи с родиной…