Россия в неволе
Шрифт:
– Все готово. Можно выехать.
Решили пораньше лечь спать, чтоб заутра встать, поехать за остальными деньгами. Проснулись, однако, не утром, а гораздо раньше. Друг тряс Слепого:
– Слушай, Коль, где деньги?
– В серванте…
– Да не эти. В кошельке у меня было сто восемьдесят рублей… Да и хрен с ними, на бензин оставлял. Там карта была…
Деньги в серванте – лежат на месте. Соседка – сообразил Николай. Пошел к ней, отругал – и точно. У нее. Неловко признаваться, но отдала, вынула из грязного кармана в халате.
Вновь
Пошел к соседке. На полпути на всякий случай глянул в коляску в коридоре – как дернуло! (удобное место) – точно! Туда спрятала, мышь. Зашел к ней – она делает невинный взгляд – дескать, телевизор смотрю, не знаю ничего…
И так в общей сложности пять раз. Как назло, после работы, ужина – рубит, невозможно. Только заснешь – тихонько открывается дверь, не запираемая (раньше был замок, да все равно знали, где ключ) – и нет кошелька! Всего-то – сто восемьдесят несчастных рублей! По сравнению с теми, что на виду, в серванете - пустяк, ноль.
Последний раз соседка, увидев и Колю, и его разгневанного друга – струхнула. И ни в какую – я не брала, и все! Уговаривали: да забери ты эти несчастные сто восемьдесят рублей, карту дисконтную только отдай – она с производства, на стройматериалы, к чему тебе? Отдай…
Уперлась, и никак. И так упрашивали, и сяк. Коля, увидев, чем все оборачивается, схватил денег, побежал в магазин, вернулся с продуктами, с дорогой водкой – пригласил ее к себе. Выпей, успокойся, просили по-человечески: угостись и отдай карточку… А соседка, допив рюмку – не я! И все.
Слепой, не выдержав, тревожась, что его поездка в больницу на волоске, вывел ее в коридор: иди к себе, дура, ничего ты не поняла…
А та спьяну разоралась: – Докажи… Знаю я тебя! У вас вон денег – куры не клюют! Ишь, хрен с большой горы!.. Докажи!
Тут-то и произошла пощечина, с которой начался рассказ. Много ли надо пьяной – пошатнулась, рухнула на пьяных ногах на лестницу, встала, гордо хекнула и пошла к себе. И закрылась на крючок. Все.
Друг утром уехал. Слепой остался в растерянности – дисконтная карта, долги, дочь, соседка, неприятнейший осадок! Чего же еще ждать?
Вечером соседке стало хуже. Потом еще хуже. Потом вызвали скорую. Отправили в больницу. И там умерла. Когда оступилась – сломала ребро, которое укололо ее в печень, и так подъеденную циррозом, приобретенным, не детским, за долгие годы такой безнадежной полужизни, полупьянки.
В итоге – вместо Москвы едет Слепой – в наручниках на ИВС, потом на централ. Скорое следствие, и суд, результат которого ему без разницы – что год, что десять в его ситуации одно и то же. Не попасть ему в Москву, не быть спасителем
Друг слово сдержал, не смотря ни на что – привез Гале денег, отправил их из клиники со Златой в Москву. Но донора-то нет. И врачи в центре в удивлении: и что это за отец?! Где он ?! Как же скажешь, что он – уже в тюрьме, его уже судят.
– Вы признаете иск?
– Нет. Какой иск?
– Вы признаете иск в отношении морального ущерба родственникам потерпевшей?
– Нет. Не признаю.
– В какой части не признаете? В части размера? Или в части предъявления?
– Ни в какой! Ни в той, ни в другой, ни в какой еще, Ваша честь!
– Секретарь! Замечание в протоколе!
– За что?
– За неуважение к суду! Вы же не поясняете! Поясните…
– Поясняю. Не признаю иск в тех частях, на которые Вы его делите. И в целом!
– Господи… – вздыхает судья, глядя в окно, на унылое здание прокуратуры через улицу. – Половина страны юридически не грамотна…
– Так половина страны и сидит, Ваша честь! – невинно замечает Слепой.
Трах! – очередное замечание в протоколе.
– Ваша честь, Вы только не обижайтесь… Выезжайте, отдохните на юге где-нибудь… Я же не желаю вам, чтобы Вас собаки порвали.
Трах! – об стол два тома. В зале только пятеро: судья, секретарь, прокурор, Слепой в клетке. И спящий конвоир.
Судья прокурору, крича:
– Я же говорила, что его надо было крепить, пока он признавался, что ударил!.. И не забираться ни в какие пощечины и ланиты!..
Прокурор. – А что такое ланиты?
Это не наше правосудие. Наше правосудие – другое. Пусть Слепой виноват. Но по-нашему, по-человечески, положа руку на сердце, признайтесь – не хотелось бы вам, чтобы доставили его в Москву? В больницу, к еще даже не лепечущей дочери? Чтоб у него, пусть и в наручниках – взяли бы этот кусочек печени, вокруг которого и разворачивается вся история. Разве хотел бы такого правосудия любой отец? Разве не оправдала бы в своем сердце такое решение каждая мать! А кто мы, если не отцы и матери, братья и сестры? Получается – все за, а закон – против. Наш это закон?
Слепой здесь. В соседней камере. Хотя в этом – практически гибель его дочери. Правосудие нынешней власти, ничего не попишешь. Иногда мы это обсуждаем, перекидывая друг другу записки:
"Ночки доброй, Юра! Рад узнать, что у тебя нет плохих новостей… Людям, затурканным жизнью, надо показать выход, путь, пока они не устали от негатива, обрушенного на них. Люди, проведшие в рабстве детство, боятся свободы. Это ответственность и труд.
К слову, одно из православных пророчеств говорит, что в преддверии Апокалипсиса мир объединится под властью сатаны (глобализация?) и только верные ценою жизни отстоят свое право на индивидуальность. Мы (православные) одни не тешим себя надеждой выживания, а отчетливо осознаем, что триумф Церкви придет с Армагеддоном. Ибо мы победим, и власть тьмы сгорит в Свете. Это не патетика, а осознанная необходимость.