Россия в неволе
Шрифт:
Сова высунул из-под куртки руку, потом появились его сверкающие огромные глаза, поинтересовался у Шувала, остановившегося над какой-то строкой:
– Оля?
Шувал, смакуя очередную спичку, кивнул.
– Не идет?
– Да вот, написал ей, что "чипы горят". А она не знает что такое "чипы". Спрашивает, волнуется, вдруг это что-то особенное. А мне хочется какой-нибудь стишок влепить.
– Хочешь напишу? – щедро и резво откликнулся Сова.
– Напишешь? Спасибо... Я знаю, что ты напишешь. Лучше, конфетой угостил бы друга...
– Конфеты кончились. А стишок я хорошо напишу, – волнуется Сова, встревожившись, что кто-то считает будто он что-то делает плохо: пишет мульки, стихи, юношеские откровения – почерк не тот? или слова?
– Спасибо, мне уже Шприц однажды написал. Весь день
Здравствуй, дорогая!
Отписывает Шприц!
С днюхой поздравляю!
Хули ты молчишь?!
И смотрит на меня – ну как? А я даже сказать ничего не могу – сигарета прилипла... Как присел, так и повалился на шконарь, от смеха...
Сова тоже хохочет, спрятавшись в лантухи, как стыдливая девица, а Шувал продолжает, улыбаясь:
– А он обижается – ты че? Шувал, что-то не так? Рифма вроде нормальная: шприц – молчишь, там и там – на "шэ".
А я – закатываюсь в истерике! В простыни закапываюсь. Он повторяет: "Здравствуй, дорогая! – а что? Хорошее начало. Традиционное. Забитое, малость, конечно, ну ничего. Отписывает Шприц – а что не так? Я же не сухарюсь. Как зовут, так и пишу. Если что, ты из-за этого!.. Так Шприц поменяй на Шувал, делов-то! Просто в образ вошел. Поставь – отписывает Шувал, тоже на "шэ" букву, сойдет! С днюхой поздравляю – это самое тяжелое, потому что дорогая, хотя, поздравляю с днем рождения, чтобы "с днюхой" втиснуть, чуть все чипы не сгорели. То с днем, то с именинами долбаными – чего только не пробовал... Пришлось с днюхой написать. Конечно, не ахти как интеллигентно, зато – в струю! Ровно по количеству слогов, я проверял! Ну и хули ты молчишь? Что тут не так? А хули она, Паша, молчит? Животное... Ты же ей когда еще отписал... Ну что ты ржешь... Шувал, ну что не так – хули ты ржешь?" А я ни слова не могу сказать – задыхаюсь. Приход, аж потемнело в глазах.
Сова, хихикая под одеялом, замечает сквозь смех. – А что? В самом деле, что такого? – и просто радуясь вместе с Пашей его рассказу, что сказать – дитя!: – Ой, не могу. Спасите меня от этих лютых поселенцев... Где вас только набрали по объявлению? Сова ты придуряешься, или не понял на самом деле? – Шувал, прошедший огонь и воду, кровь чеченских зачисток, потерявший практически всех друзей, обращается к худому, сотрясающемуся от радости червяку:
– Сова, притворяешься? Варакушечку за дурость? Ну, покажись!
– Не-а! Я не дебил!
– Ну тогда печенюшечку по лбу!
– Не-а! Что я, дурак что ли?
Мы как солдаты, даже не идущие к победе в невидимой войне. Свыкшиеся с тем, что есть только миг, в окопах, с окопным грубым юмором, без которого – не обойтись. Только миг этот – как капля янтаря, в котором мы барахтаемся – и вовсе не между прошлым и будущим, которых нет, как нет на земле полной свободы или безгрешности. Тюрьма, как улей, напичкана только не медом, а нами: то возбужденными, то сонными.
Около полуночи. В хате потихоньку стихает ажиотаж – мульсы отправлены, ответов пока нет. Иногда, правда, смотришь, пошла мулька – и неожиданно, под надуманным предлогом – тусанули обратно. Якобы пайка плохая, хотя наверняка, стоит там какой-нибудь гаишник-малолетка, пост ДПС на дороге – прохлопали мульс, пробили, а кто это пишет той же Оленьке, которая с кем-нибудь из них в придачу пишется. И мучайся гневом праведным-неправедным, ругай вовсю ревнивого малолетку-дорожника, посылай его в, и к, и на!.. Как это, почти весь централ, вверх-вниз, по долинам, по решкам мулька проскочила, а тут, дойдя до губернии – пайка плохая!.. Кто-то воюет, а кто-то дуркует!..
Шувал разозлился не на шутку. Прошел засады, зачистки, ловил измену, в которую кидает на настоящей войне после затяжки планом, посттравматические синдромы и многолетние тяжкие запои – шатанья по окопам злой нынешней "мирной" жизни, дурных командиров и верных подельников, потери, потери, потери, лучших, лучших, самых лучших друзей – а тут какая-то наглая маленькая хитренькая ручонка ему стопари выписывает:
– Опять на том же месте! Как это так – пайка плохая! Она, выходит, весь централ пробуравила, пайка была хорошая, а тут – возвратом... Пайка плохая... Вчера на миллиметр, ровно на миллиметр "эм"-ка была длиннее спичечного
– Я нет... – ржет Сова под одеялом.
– Я убью их на хрен... – пропел Репа на манер оперной арии или пионерского сигнала. Это шутка, конечно, но все же останавливать воина на полпути к женщине, на четверть шага от ницшеанского отдыха, единственного и естественного – опасно. Воин может снова вспомнить, что создан для войны... И ушатать всерьез.
В Москве – "небывалая жара, перекрывающая абсолютный рекорд температур", "профсоюзы стоят на страже интересов граждан", "Путин – тут, Путин – там", а за решкой – усыпанный бисером снежной крупы серый шифер, дрожащий от ветра. Хата, будто стадо телят, выращиваемых "холодным способом", утепляется как может – все заползли под одеяла, куртки, в штанах, как челюскинцы – по хате гуляет почти полярный, арктический ветерок... Репа в своем углу высунулся из-под всех утеплителей, прикурил "Честер" – и тут же вихрь по кругу доносит вкус до другого уголка, просквозив все преграды. Опять "Шизгара", "Я буду долго гнать велосипед" и очередное промывание, очередная всероссийская процедура промывания мозгов читинской касторкой. Что делать? На зимовке – информационный холод и голод – некоторые еще не замерзли насмерть, еще шевелятся. По сравнению с тонущей, ограбленной страной – это всего лишь учебный случай, всего лишь азбучный пример не продуманного до конца отхода... Грех взять награбленное, по сравнению с вывезенной за границу страной, оккупационной нищетой, бездомностью и никчемностью – просто комариный укус. Объект, на который можно потратить несколько мгновений, минут, движений.
– Загрузят по полной. "Пэжэ" голимое кому-то светит, – комментирует Шувал. Долгая арктическая пауза.
– Да не... П/ж не дадут... – Сова, ночная птица, отличающаяся длинным носом, который нужно всюду сунуть о чем бы ни зашла речь: о женщинах, о пожизненном...
– Да что ты говоришь, малыш? А не слышал – за две курицы мужичок 11 строгого взял?
– А за вагон взрывчатки – условняк!
– А Носу из 62 за то, что спьяну на катере покатался, знаешь сколько дали?
– Ну сколько? Сколько!
– Десять не хочешь?
– Месяцев?!
– Лет, малыш, лет! Десять лет...
– Я в шоке!
Да, в судах, особенно в Коми – творится невероятное. Погода отдыхает. 11 лет строгого за курицы – это не вымысел, и не предел. Дядька этот недавно уехал с централа на зону, так и не добившись правды ни в судах, ни выше. На исправление. На искупление своего греха перед законом и людьми. На дворе 21 век, но судя по температуре – то ли середина, то ли первая половина 20-го.
Липа-Малой, больше похожий образом на безобидного цыпленка. Когда он поел, когда он отправил почту, когда кони сплетены, пули заряжены – он счастлив. Когда он счастлив – по его лицу блуждает загадочная монолизовская, давинчевская улыбка. Он приехал на централ с поселка за добавкой. И получил ее: 2 года и 1 месяц строгого. За якобы унесенные махом, за один присест 412 кг тушенки. 700 с лишним банок соевого суррогата, унесенные хлипким Малым по материалам дела – в один час. В тот день, когда он сидел в изоляторе. И хозяин, и все подчиненные – знали, что это так и было. Но тогда на кого списать тушенку? А тут, удобный случай – за Малого вступиться некому, далеко он от Ельца заплыл, да и внешность жертвы к тому располагает. И в отсутствие совести в организме системы и однородных переродившихся органов (сыск – прокуратура – суд...) так легко добавить очередную единичку в уравнение "кубы = рабы". Надо только подчистить циферку в журнале учета, что Липа вышел из изолятора раньше. И чтоб мусорок, отвечающий за тушенку, сказал, что слегка ошиблись, вот и пришлось исправить циферку, залив "Штрихом". И надо чтобы судья все это подтвердила, кивая важно головой, и поддерживая прокурора серьезно озабоченного соблюдением законности со стороны "контингента" (неважно, что он такой хлипкий и безобидный, как Малой). Угадать нетрудно и ответ в строках приговора – "2 года и 1 месяц строгого", держал! Валентин Дикуль по грузоподъемности отдыхает...