Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

Андреев Андрей Юрьевич

Важно подчеркнуть, что подпись императрицы Елизаветы Петровны под «Проектом об учреждении Московского университета», утвержденным 12 января, а обнародованным Сенатом 24 января 1755 г., означала лишь начало процесса организации, который растянулся по меньшей мере на полтора десятилетия. Многие детали устройства университета не были четко оговорены в «Проекте» и требовали дальнейшей регламентации, которая должна была последовать с принятием Устава. В этом смысле можно вновь провести аналогию с Гёттингеном, где императорская привилегия 1734 г. лишь в общем виде закрепляла университетские права, а его конкретное устройство отразил Устав, принятый в конце 1736 г. Именно такой позиции придерживался сам И. И. Шувалов, рассматривавший «Проект об учреждении» лишь как предварительный документ, необходимый, чтобы дать ход всему процессу.

Источники четко зафиксировали это – 13 (24) февраля 1758 г. в письме от академика Г. Ф. Миллера к профессору Лейпцигского университета И. К. Готшеду, собиравшемуся опубликовать в своем научном журнале известие о Московском университете, фигурирует прохладная оценка этого предложения Шуваловым: «Его мнение, – пишет Миллер, – состоит в том, что о вещи, которая еще не созрела, едва ли можно много говорить. Хотя университет

был учрежден уже 24 января 1755 г. с опубликованием императорского указа, однако он еще не имеет устава, и в общем еще не полностью обустроен, поскольку специально ожидают, чтобы можно было покамест подготовить юношество в гимназии, которая прикреплена к университету». [616]

616

Lehmann U. Der Gottschedkreis und Russland. Deutsch-russische Literaturbeziehungen im Zeitalter der Aufkl"arung. Berlin, 1966. S. 101. См. также саму статью И. К. Готшеда «Некоторые известия об учрежденном в Москве Российском Императорском университете» (Das Neuste aus der anmuthigen Gelehrsamkeit. 1758. № 4. S. 311—319).

Среди позиций, никак не отразившихся в «Проекте об учреждении» и еще требовавших урегулирования, в частности, был вопрос о том, получит ли Московский университет земельную собственность. Горячим сторонником этого, как легко догадаться, выступал М. В. Ломоносов, и здесь последовательно стремившийся реализовать все права университета по немецкому образцу, где поступления от имений составляли одну из основ финансирования университетской корпорации. В подготовленном для Шувалова в 1755 г. «Регламенте Московских гимназий» Ломоносов предлагал «купить деревню около трехсот душ, с которых никаких других доходов не требовать, кроме съестных припасов, дров и работников для Университета и Гимназии». [617] Любопытно вспомнить, что сходные предложения о финансировании университетов в России делал еще Лейбниц Петру I.

617

Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. Т. 9. С. 447.

Летом 1757 г. И. И. Шувалов получил от императрицы устное обещание подарить Московскому университету деревню с крепостными, видя в этом средство покрыть недостаток финансирования, поскольку «деревня может заменить расходов столовых, содержания работников и прочего». [618] Однако обещание почему-то не реализовалось – в результате через год лишь была увеличена до 35 тыс. руб. штатная сумма, отпускаемая из казны на Московский университет. Это означало, что его финансирование, как в случае Гёттингена, отражало новые веяния времени, поскольку осуществлялось не из университетской собственности (фундушей, коллегий и т. п.), а напрямую государством, причем с фиксированным жалованием для профессоров, которое составляло в Москве 500 рублей в год, что было сопоставимо с типичной зарплатой немецкого профессора. [619]

618

Документы и материалы по истории Московского университета второй половины XVIII в. Т. 1. М.,1960. С. 67, 69.

619

Подробнее см.: Andreev A. Yu. Zur Fr"uhgeschichte der russischen Universit"aten: finanzielle Aspekte // Finanzierung von Universit"at und Wissenschaft in Vergangenheit und Gegenwart / Hrsg. von R. Ch. Schwinges. (Ver"offentlichungen der Gesellschaft f"ur Universit"ats-und Wissenschaftsgeschichte. Bd. 6). Schwabe Verlag Basel, 2005. S. 332.

Не значилось в «Проекте об учреждении» и развернутой иерархии преподавательских должностей и званий для Московского университета. В нем фигурировали лишь десять ординарных профессоров, каждый из которых занимал одну из упомянутых выше кафедр на трех факультетах. Описывая состав университета в начале 1758 г. Миллер в упомянутом письме Готшеду писал, что «экстраординарных профессоров нет, но есть несколько лекторов, которые также читают публичные лекции, и к ним причислены и гг. Рейхель и Кельнер». [620] Последние двое были молодыми немецкими учеными, учениками Готшеда, приглашенными И. И. Шуваловым через посредничество Миллера из Лейпцигского университета для преподавания всеобщей истории и немецкого языка.

620

Lehmann U. Op. cit. S. 102.

Однако при повторном заключении контракта в мае 1761 г. Рейхелю удалось добиться назначения экстраординарным профессором истории на философском факультете, причем его годовое жалование составило 500 руб., т. е. сумму, равную штатному окладу ординарного профессора (впрочем, остальные профессора, служившие дольше Рейхеля, к этому времени уже получали дополнительные прибавки к жалованию). [621] Вторым экстраординарным профессором в том же 1761 г. был сделан лектор экспериментальной физики Д. В. Савич, одновременно назначенный директором Казанской гимназии, подчиненной Московскому университету. В 1768 г. новыми экстраординарными профессорами стали молодые русские юристы С. Е. Десницкий и И. А. Третьяков, вернувшиеся в университет после завершения обучения за границей, а с 1770-х гг. в экстраординарные профессора начали регулярно возводить молодых преподавателей перед получением ими должности ординарного профессора.

621

Документы и материалы… Т. 1. С. 214–215. В ординарные профессора Рейхель был возведен в 1764 г.

Тем самым, во второй половине XVIII в. в Московском университете

возникла (без всякой дополнительной нормативной базы!) двухступенчатая система восхождения в должность профессора, такая же, как в «модернизированном» Гёттингенском университете, и принципиально отличавшаяся от предшествующей европейской традиции, по которой у должности экстраординарного профессора был иной смысл, помещавший ее за пределы университетской корпорации. По-видимому, можно говорить о своего рода «переносе» системы должностей из «модернизированного» немецкого университета в российский. Непосредственный пример этого показывает переезд в Москву в 1757 г. Иоганна Роста, занимавшего до этого должность адъюнкта на философском факультете в Гёттингене. [622] По заключенному трехлетнему контракту он был принят в Московский университет для преподавания английского языка в той же самой должности адъюнкта, хотя таковая и не значилась в университетском штате.

622

Впрочем, приглашением в Москву Рост был обязан не ученой славе Гёттингена, а родственным связам с Миллером, двоюродная сестра которого была супругой Роста – Биографический словарь профессоров и преподавателей… Т. 2. С. 367.

Процесс переноса реалий немецких университетов в Россию в связи с приглашением оттуда преподавателей еще более ясно демонстрирует появление в Московском университете ученых степеней (как помним, вообще не предусмотренных в «Проекте об учреждении»). Естественно, что прибывшие немецкие ученые хотели употреблять в Московском университете те же ученые степени, которыми обладали в Германии. Об их использовании в повседневной жизни свидетельствуют «Объявления о преподавании» в Московском университете – ежегодно издаваемые каталоги лекций, в которых обязательно указывался полный ученый титул каждого преподавателя. Типичным в этом смысле, например, была титулатура приглашенного в 1757 г. из Лейпцигского университета И. X. Керштенса: «Med. & Ph. Doctor, Medicinae Chimiae & Mineralium Prof. P.O.», т. е. «медицины и философии доктор, медицинской химии и минералогии профессор публичный ординарный». [623]

623

Catalogus prelectionum publicarum in alma universitae imperiale Mosquensi. M., 1758.

Но неожиданным выводом, вытекающим из исследования «Объявлений», служит обнаружение новых «остепененных» персон, не связанных с получением званий в немецких университетах. Так, состав членов университета, читающих лекции во второй половине 1758 г., включал четырех ординарных профессоров (по одному на юридическом и медицинском и два – на философском факультете), одного адъюнкта философии (упоминавшийся И. Рост) и шестерых магистров философского факультета [624] . Из них первый, уроженец Малороссии Даниил Савич, читавший лекции по физике, действительно был удостоен степени магистра в Виттенбергском университете, где учился в начале 1750-х гг. Вторым был преподаватель математики Антон Барсов, которому ученая степень была присвоена вместе с Н. Н. Поповским по инициативе их учителя М. В. Ломоносова в 1753 г. в Петербургской Академии наук, правда, вне существовавших рамок академического Регламента. [625] Если Савич и Барсов именовались в «Объявлениях» магистрами философии и свободных искусств («Philosophiae & A.A.L.L. Magister»), то еще четыре преподавателя – лекторы иностранных языков: Н. Папафило, В. Рауль, И. Г. Рейхель и преподаватель всеобщей истории X. Г. Кельнер носили звание «магистров Императорского Московского университета». Оно, очевидно, было присвоено прямым распоряжением куратора И. И. Шувалова (в документах университетской Конференции за этот год никаких сведений о процедуре его присуждения не сохранилось).

624

Реестр публичных лекций, которые в Императорском Московском университете августа с 13 дня 1756 года продолжаться имеют. М., 1758. 

625

Это было первое производство в ученые степени в России, которое Ломоносов тогда надеялся юридически закрепить в привилегиях Петербургского университета.

Тем самым, степень магистра рассматривалась Шуваловым в ее упрощенном, «осовремененном» для XVIII в. смысле – т. е. просто как название преподавателя, ведущего занятия на философском факультете, а не как высшая ступень в его корпорации, восхождение на которую требовало определенного ритуала, как это было в средневековом немецком университете. Характерно, что на такую «пренебрежительную» трактовку степени магистра тут же отреагировали немецкие профессора: в «Объявлениях» 1758 г. И. Г. Фроман, выпускник Тюбингенского университета, обозначил себя не только как «профессор логики и метафизики», но и как доктор философии, тем самым подчеркивая свое корпоративное старшинство на факультете, хотя на самом деле в Тюбингене он имел лишь степень магистра философии и до 1758 г. в «Объявлениях» не указывал себя доктором! (интересно, что, вернувшись в 1765 г. в родной университет, Фроман там вновь стал именоваться магистром, и лишь впоследствии представил диссертацию на докторскую степень [626] ).

626

Stricturae De Statu Scientiarum Et Artium In Imperio Russico Quas Auctoritatae Amplissimae Facultatis Philosophicae Munus Professoris Philosophiae Extraordinarii Clementissime Sibi Demendatum Rite Auspicaturus Defendet loh. Henricus Fromann Philos. Et L.A. Mag. Ad Diem XV. Octobris MDCCLXVI. In Aula Nova. Tubingae Litteris Fuesianis. См. также: Schippan M. Die Moskauer Universit"at und deutsche Gelehrte in der zweiten H"alfte des 18. Jahrhunderts // Russische Aufkl"arungsrezeption im Kontext offizieller Bildungskonzepte (1700—1825) / Hrsg. G. Lehmann-Carli, M. Schippan, B. Scholz, S. Brohm. Berlin, 2001. S. 215.